Сейчас ее лицо, не столь и красивое, было прекрасно своим выражением непритворной заботы - о нем, о нем! Совсем иное, чем у жены, оно и волновало его особенно этой непохожестью; эта темно-русая, темноглазая девушка, юница, с большим и по-детски припухлым ртом, была из другой жизни, и погружение в эту жизнь, в пугающую сладость измены, ему кружило голову. Не сдержавшись, он ее привлек, посадил на колени себе, обхватив тонкую талию, перетянутую широким жестким ремнем, с подвешенным к нему пистолетом, - этот маленький испанский браунинг "Лама" тоже он ей подарил. Всегда он ей дарил что-нибудь из военного снаряжения. С большей охотой он бы ей подарил парфюмерный набор ("Красная Москва", других он не знал) или кружевную сорочку, но было невозможно кого-либо попросить, чтоб привезли из Москвы, а заказать снабженцам что-нибудь сверх того скудного, жалкого "ассортимента", что имелся на армейском складе для военнослужащих женщин, было ему еще недоступнее, чем ей; он не мог и поручить это Шестерикову; стало бы слишком ясно, для кого старается ординарец, который сам вполне устраивался без этого, и тогда уже, как считал Кобрисов, даже видимость тайны перестала бы сохраняться во всей армии.
- Что вы делаете? - мягко укорила она. - Я же должна вас прослушать, мне ваш пульс не нравится совершенно, опять перебои. И что с вами делать, просто ума не приложу. Просили, чтоб я вам что-нибудь принесла, чтоб не спать, или укол сделала, но вы же выпили...
- Так вот же и принесла. Нешто с тобой заснешь?
- Ну, вот... Что с вами поделаешь?
Сидя у него на коленях, она расстегивала китель на его груди, прикладывалась ухом к сердцу; в ее движениях, во всем милом, девически незавершенном лице не видно было никакого лукавства, игры - это и трогало его, и обижало.
- Да ты любишь ли меня?
- Но вы же знаете...
Как было понять ее покорность? Вы же знаете, что да? Или - что я это обязана сносить, потому что вы генерал, вы командующий, а я - лейтенант, медичка? И однако, при всей покорности, сколько ни возражал он, она упрямо звала его на "вы". Покуда одетые, никогда по имени, а только - "вы". Другое дело - в постели.
- Я шприц приготовила для укола, - сказала она грустно. - Ну, есть же какой-то порядок, режим, зачем же вы раньше времени выпили?
- Раньше какого времени?
Она лишь потупилась, повела плечом.
- Ну, выпей и ты. Для порядка...
Он ей налил с размаху, с переливом, в свою стопку и поднес к ее губам. Она от запаха сморщилась, но слегка запрокинула голову, чтобы он мог влить всю стопку разом. Это он приучил ее так пить; в первые их свидания она непременно перехватывала стопку пальцами обеих рук и выпивала маленькими судорожными глотками. Выпив, она опять припадала щекою к его груди, и это служило как бы условным сигналом, частью прелюдии, после которой с нею все можно.