То, что принес десантник, застало его врасплох, и он вновь ощутил сопротивление души и обиду: почему это выпало именно ему? Почему не другому, для кого, может быть, вовсе безразлично, кто они там, защитники Мырятина? Могло же и повезти ему, как везло хотя бы Чарновскому: у него целый фланг держали румыны, о которых сам фюрер высказался: "Чтоб заставить воевать одну румынскую дивизию, надо, чтоб за нею стояло восемь немецких".
И как же выскользнуть из этой ловушки? Может быть, только одним путем: завлечь в нее другого, для кого она и не ловушка, а самый обычный городок, опорный пункт Правобережья, за который тоже награды...
...В этот вечер генерал Кобрисов сказал адъютанту Донскому:
- А соедини-ка меня, братец, с нашим соседушкой.
- С которым? - спросил Донской. - Справа? Слева?
- Ну, что ты, братец! Который слева, до него не дозвонишься, он важным делом занят, Предславль берет. С Чарновским хочу поговорить. Если его нет на месте, пусть позвонит, когда сможет. Есть у меня для него сюрприз.
- Так и сказать: "сюрприз"?
- Так и скажи.
2
И вот он подходил к черте решающей, к Рубикону. В тот солнечный, даже слишком щедрый для середины октября день они стояли у окна, генерал Кобрисов с генералом Чарновским, на втором этаже вокзальчика в Спасо-Песковцах, бдительно погладывая на площадь внизу и на устье впадающей в нее аллеи.
Маленькая площадь, усыпанная облетевшими зелеными листьями тополей, была пуста, стоял на ней только "виллис" Чарновского. Из-под "виллиса" торчали ноги водителя Сиротина - он, как всегда, с охотой чинил чужое. Шофер Чарновского, присев на корточки, подавал советы.
Центром площади был круглый насыпной цветник, на нем сохранился изгрызенный пулями и осколками серый пьедестал "под мрамор", из которого росли ноги с ботинками и штанинами. Сам гипсовый вождь, крашенный в серебрянку, лежал ничком в высоком бурьяне, откинув сломанную указующую руку. Свергли его, должно быть, не снарядом, а поворотом танковой пушки - о том говорили изогнутые, вытянутые из пьедестала прутья арматуры.
- Что ж, Василий Данилыч, считаем - договорились? - сказал Кобрисов, чувствуя нетерпение и даже отчего-то страх.
Чарновский, держа руку на его плече и слегка обвиснув, приклонил к нему голову и легонько боднул в висок. Лицо Чарновского светилось улыбкой, классическое лицо украинского песенного "лыцаря", гоголевского Андрия, чернобровое и белозубое.
- Будь спокоен, Фотий Иваныч, не дрожи. А все же скребет маленько, сознайся? Кошки не скребут?
- С чего бы?
- А может, прогадываешь ты? - Чарновский большим пальцем пырнул его в широкий бок, чуть повыше ремня, от чего Фотий Иванович и не пошевелился. Участок твой, что ты мне отрезать готов, вдруг - золотая жила? А я ее разработаю. Честно сказать, с этим твоим Мырятином мне возни дня на три, не больше. Да к нему - две задействованные переправы. Которые я, между прочим, себе запишу в актив.