– Вот и я о том: что есть, то не спрячешь. Грудь – она как талант, как деньги: либо есть, либо нет.
– С тобой спорить бесполезно. Скажи уж сразу, что тебя в женщине ничего кроме груди не интересует.
Глеб понимал, к чему клонится дело последние дни, но молчал.
В один прекрасный день она влетит в квартиру, поинтересуется, как там ребенок, быстро и умело, в отличие от Глеба, поменяет подгузник, пару раз чмокнет, крепко прижмет к себе полусонного малыша, а затем с гордым видом откроет сумку, запустит туда руку и как бы невзначай вытащит тонкую пачку денег.
И скажет:
– Ну вот, дорогой ты мой, мои труды увенчались успехом и вот плоды моего труда.
Она скосит свои изумительной красоты глаза на деньги и немного покраснеет. Все это Глеб представлял настолько отчетливо, что даже начинал улыбаться от предвкушения этой маленькой женской победы над ним, большим и сильным. Подобное удовольствие он готов был доставить своей любимой даже не задумываясь. Он ахнул бы так искренне, а руки раскинул бы настолько широко, что Быстрицкой ничего не оставалось бы, как броситься в его объятия.
Он даже отрепетировал в уме этот торжественный момент и в шутку окрестил себя опереточным любовником. Это надо же – целую комедию разыграть в угоду своей возлюбленной! Верно говорят, что от любви глупеют…
Но все случилось совсем не так, как он ожидал.
Щелкнули замки, медленно отворились одна и вторая двери.
– Проходи, – услышал Глеб голос Ирины.
Интересно, с кем это она пришла? Ведь гости в их доме бывали крайне редко.
– Проходи, проходи. Вешай свой плащ, – Ирина говорила каким-то приглушенным, можно даже сказать, замогильным голосом.
– Да, да, я сейчас. Где тут у вас можно руки помыть?
– Сюда проходи, полотенце на крючке.
«Словно с похорон пришли», – подумал Глеб, прислушиваясь к тембру голоса незнакомой ему женщины.
Он открыл дверь и увидел Ирину с покрасневшими глазами и ее подругу Клару. На первый взгляд она показалась ему еще более невзрачной замарашкой, чем на фотоснимках. Может, от нервов – лицо у нее было прямо-таки перекошенное, а может, и от освещения, ведь как-никак, тот снимок сделан был на ярком солнце, а у них в прихожей царил полумрак.
– Познакомься, это Клара.
Глеб тоже представился. Женщина подала руку, холодную и безжизненную, как дохлая рыба – ни единый палец не дрогнул в широкой ладони Глеба. На миг Сиверову показалось, что пальцы женщины захрустели, как лист бумаги, сминаемый в руке, и он даже испугался, что своим рукопожатием причинил боль этой нервной Кларе.
Но глядя в ее лицо, Глеб понял, что сейчас в нее хоть раскаленные гвозди вбивай, не моргнет, не заметит.