– Я боюсь в карман заглядывать, а вдруг там ничего нет?
– Есть, – сказал сержант Сапожников, – у тебя карманы торчат, как грудь у девки.
– Может, я туда мятую газету засунул? – Куницын принялся опасливо щупать карман. Тот отозвался характерным хрустом. – Нет – деньги!
– И это все мои? – глядя на мятые, скомканные купюры, бурчал Сапожников. – За что же мы с тобой тогда пили?
В это время его приятель Павел Куницын вытряхивал из всех карманов своей одежды купюры на траву. Денег было еще много.
– Фу ты, – сказал Павел Куницын, – даже от сердца отлегло! И половины не пропил.
– Я тоже.
С не просохших после купания волос вода капала на деньги. Сапожников их прессовал, сперва разглаживая каждую купюру на колене, а затем прихлопывая одну к другой. Это занятие ему нравилось, и занимался он им минут десять.
– Резко останавливаться в питье нельзя, для здоровья вредно.
– Точно, надо постепенно сбавлять обороты.
– Давай по-культурному продолжим, слышь, Паша? Чтобы наутро стыдно не было, – рассовывая крупные и мелкие купюры по разным карманам, сказал сержант Сапожников.
– По-культурному это как? С музыкой, что ли?
– Можно и без музыки, но чтобы за столиком сидеть и вилкой, а не ножом тушенку ковырять.
– Оно, конечно, можно, – мечтательно произнес Куницын, – с минералочкой, с холодным пивком и не из горла пить.
– В гости пойдем или в ресторан?
– В гости – нет, – сказал Павел Куницын, – в гостях нажремся – сто пудов. Опять воспоминания пойдут, вопросы, хрень всякая…
Наговорим лишнего, мне не хочется, чтобы посторонние узнали, что мы в Чечне натворили. Хватило разбирательств на месте, благо, майор Грушин нас выгородил. Лучше пойдем на люди, на миру и смерть красна. Займем столик в углу, нас как героев обслужат по первому разряду.
Куницын поправил медаль, отошел на пять шагов, весь подобрался, щелкнул каблуками.
– Ну, как я тебе?
– Орел, ни дать ни взять! Только небритый.
– Хрен с ним. Мы с тобой не с парада, Олежка, вернулись, а с войны приехали. Целостность России защищали. Если бы не мы, эти долбанные «духи» всю Россию как подушку с перьями распотрошили бы.
– Какую подушку? – спросил сержант, глаза его тут же погасли.
Они оба вспомнили Чечню, вспомнили, как после автоматной стрельбы по дому летал пух, легкие перышки кружились и беззвучно, будто огромные снежинки, падали на дощатый пол, забрызганный кровью, а в наступившей тишине им мерещился детский крик.
– Никогда не жалей о том, что уже сделано.
– Пошли!
– Гришку жаль. Думаю, сеструха его вытащит.
– Что толку? Доктор сказал, он надолго рехнулся.