– Пусть отведут нам две соседние палаты с общим санузлом. Никаких медсестер, мы сами друг о друге позаботимся. И врач только один, из нашего управления. Чеченцы обязательно постараются справки навести… Мне тоже надо поспешить, сутки остались.
– Ты о чем, о нашем радиоперехвате, о последнем госте из Чечни? Да это срок был нереальный. Ты ж видишь, я многих деталей не знал.
Не волнуйся, найдем кого озадачить.
– Оставьте уж мне, Федор Филиппович. Я как тот боксер, что до двенадцатого раунда имел право только защищаться. Он долго терпел, прижатый к канатам. Теперь гонг на двенадцатый, и он совсем не хочет, чтоб его в последний момент убрали с ринга.
* * *
Просьба Сиверова была исполнена. Им отвели в больнице блок из двух четырехместных палат с общим санузлом. На окна повесили плотные шторы, возле дверей в коридор поставили охрану.
Первые несколько часов каждый лежал на своей койке, глядел в побеленный потолок. Каждый видел свой, особенный белый цвет. Летчик – белизну кучевых облаков, молодой ингуш – снег на горном склоне. Человек с искусственным лицом – белую наволочку: не из тех, что были здесь на подушках, а другую, из прошлого.
Глеб Сиверов, по прозвищу Слепой, видел гладкую, безжизненную белизну, похожую на белизну пластикового покрытия. На этой ровной поверхности проступала схема его ближайших действий.
– А там для кого места держат? – прервал наконец молчание Воскобойников. Он имел в виду вторую палату в блоке, где на кроватях ожидало чистое белье, блестел свежепротертый линолеум на полу.
– Никто не должен знать, сколько нас реально осталось, – объяснил Глеб. – Кроме Яна охрана никого не пропустит. А Яну доверять можно.
Врач уже провел осмотр, оставил витамины и другие таблетки, сообщил, что всем нужен укрепляющий курс. Лицо Яна Давыдовича, с пухлыми губами и мохнатыми бровями, словно создано было природой, для того чтобы выражать собой оптимизм, поднимать настроение, даже безнадежным больным.
Он сыпал прибаутками, но Сиверов отчетливо различал скрытую озабоченность. Расслабление после длившегося годами напряжения опасно уже само по себе. Самый крепкий организм в этот момент приоткрывает двери для любой хвори, которая случайно пролетит мимо. А если расслабление сочетается с депрессией, ощущением пустоты, опасность для здоровья возрастает…
– Никто не должен знать? – переспросил летчик. – Теперь понятно, почему в коридоре было пусто.
– Не знаю как для вас, а для меня самое худшее – милостыня от ФСБ, – глядя в потолок, проговорил Ильяс. – Я готов был к тому, что всех нас рано или поздно используют по второму кругу. Но не хочу принимать подачки от этой конторы. Чистая палата, свежее белье, даже унитаз сверкает. И еще вот это.