Вспомнив это, Ирина чуть не расплакалась, но сдержала себя. И Глеб это понял.
– Ну давай же выпьем за вас, за то, что нам так хорошо в Париже.
– Да, хорошо, пока хорошо, – с грустью произнесла женщина, – если бы не эти мерзавцы, то все было бы прекрасно.
Она хотела добавить, что если бы еще не это чертово письмо… Но опять сдержалась, смирившись с тем, что сколько она ни говорит, ничего изменить словами, да и слезами, невозможно. Каким Глеб Сиверов был, таким и останется. И у него всегда будет своя жизнь та, в которую она никогда не будет допущена, как бы этого ни хотела.
Подавшись немного вперед, Ирина почти умоляюще попросила:
– Пожалуйста, рассказывай мне оба всем.
– Что ты имеешь в виду, Ирина? Я и так всегда говорю с тобой обо всем.
– Нет, о своей работе.
– Зачем тебе это?
– Я хочу знать. Мы же вместе.
– Вот этого, дорогая, тебе лучше не знать.
– Почему лучше?
– Мы же хотим быть вместе? .
– Я должна знать, что у тебя на. душе.
– Это грязно, страшно. Зачем тебе лишние волнения, лишняя нервотрепка?
Быстрицкая чуть-чуть обиделась, уголки губ опустились. Глеб улыбнулся.
– Лучше допей коньяк, он тебя согреет, взбодрит. Хоть румянец появится, – Эта ночь будет нашей, Федор? спросила женщина, жадно глотая остатки коньяка.
– И эта, и много следующих. И мы всегда будем с тобой вместе.
– Глеб! – воскликнула Ирина, ставя выпуклый бокал на низкий столик и бросаясь в объятия Глеба. – Только не уходи! Пожалуйста, не уходи сегодня, когда я буду спать! Я не вынесу…
– Успокойся, – нежно проведя ладонью по волосам женщины, сказал Глеб. – Сегодня уж точно никуда я не пойду, останусь с тобой.
– Ну и слава Богу. И завтра тоже не уходи. Может быть, впервые нам так хорошо. Мы вместе, никто не мешает, за окнами прекрасный город.
– А бандиты? – пошутил Глеб.
– Да ну их к черту! Я уже о них и думать забыла.
– Вот и молодец.
Глеб держал Ирину в своих объятиях, вдыхал прохладный вечерний воздух, смотрел на яркие всполохи света, пробегающие по потолку. Затем перевел взгляд на окно. За окнами сверкали огни рекламы, с улицы, даже на третий этаж, в распахнутые окна долетал смех, веселые голоса разноязычных туристов. Из ближайшего ресторана слышалась музыка, опять аккордеон, опять нехитрая мелодия и прокуренный голос певицы, немного усиленный микрофоном. Раздавались сирены проносящихся машин, хлопанье дверей, и еще тысячи разных звуков. Город жил, не умолкая даже на ночь. И все это вместе – этот ночной воздух, темное небо," тронутое заревом огромного города, уличный шум, запах цветущих каштанов, смешанный с едким запахом бензина, запах волос Ирины Быстрицкой – все это было его Парижем. Все это было их Францией.