«А я все дозы увеличивал, – мурлыкал себе под нос Михаил Наумович, мелодично позванивая связкой ключей, – пил и простую, и „Столичную“… И в дни рабочие, и в праздники.., вином я жизнь свою губил…»
Ключ вошел в замок как по маслу, мягко щелкнула пружина, и стальные карандаши ригелей скользнули в гнезда, освобождая хозяину проход в апартаменты. Михаил Наумович небрежно бросил ключи в карман пиджака, повернул сверкающую латунную ручку и вошел в полумрак прихожей.
– И хоть имел я представление, что это есть мое падение.., я на работу стал опаздывать и опохмеляться полюбил…
Михаил Наумович напевал, утрированно картавя, с отлично имитированной интонацией одесского трамвайного карманника – имперсонация была одним из его многочисленных зарытых в землю талантов. Он брякнул кейс на подзеркальную тумбу, запер за собой дверь – на домофон надейся, но и сам не плошай – и, на ходу развязывая опостылевший галстук, по матово поблескивающему паркету двинулся в гостиную.
На полдороге он вдруг прервал пение и замер, уловив своим чутким, никогда не знавшим насморков носом исходившее из гостиной слабое и совершенно неуместное здесь, в его роскошной четырехкомнатной квартире «амбре», некую сложную и, без сомнения, гремучую смесь чеснока, водочного перегара и дешевого отечественного табака, являющегося, как известно, наилучшим средством от моли. Смесь эта, столь хорошо знакомая ему по прежним полуголодным временам, здесь и сейчас была столь же неуместна, как, скажем, куча слоновьего навоза посреди прихожей. Михаил Наумович замер, чутко поводя своим большим семитским носом и прикидывая, как ему половчее добраться до спрятанного в кухне «смит-вессона» – смертоносной, тускло блестящей черной игрушки тридцать восьмого калибра, патентованного американского разрешителя проблем и унимателя страстей. Он стоял так секунд десять – времени на размышления хватило вполне – и пришел к выводу, что тут уж как повезет: шансы были примерно пятьдесят на пятьдесят, если отбросить малюсенькую, почти нереальную возможность, что запах каким-то странным образом натянуло из соседней квартиры – скажем, через вентиляцию, к примеру, от Володи, который порой уходил в недельные запои а тогда уж, как истинно русский человек, не гнушался ничем, до «Беломора» и сахарного самогона включительно.
Осененный внезапной идеей, Михаил Наумович резко обернулся, но двери туалета и ванной по-прежнему были закрыты и аккуратнейшим образом заперты на задвижки снаружи – никто не скрывался там, в темноте, с занесенным над головой кухонным тесаком. Сердце Михаила Наумовича вдруг сделалось чрезмерно большим и очень громким – он почти ничего не слышал из-за отдававшегося в ушах неровного сдвоенного грохота.