— Сволочи, — все еще содрогаясь в последних рвотных позывах, невнятно пробормотала Катя, — что же вы со мной сделали, твари...
Она рывком стянула со здоровой руки перчатку и насухо вытерла губы горячей ладонью, после чего с силой провела ладонью по заду новеньких джинсов и натянула перчатку, помогая себе зубами. Потом она достала из пакета плащ прапорщика Мороза и перекинула его через локоть, полностью прикрыв брезентовой хламидой предплечье и кисть, а свернутый пакет запихала в карман.
— Бог устал вас любить, — процитировала она в пространство и стала неторопливо подниматься по лестнице.
...Прапорщик Глеб Степанович Мороз узнал о том, что Бог устал любить его, около четырнадцати часов по московскому времени. Правда, он понял это не сразу, хотя такой многоопытный мужчина, как Глеб Степанович, мог бы соображать чуть побыстрее. Во всем, несомненно, было повинно его дурное самочувствие, явившееся прямым следствием перепоя вкупе с последующим недосыпанием. Если бы у Глеба Степановича осталось время на то, чтобы проанализировать происшедшую с ним неловкость, он, несомненно, пришел бы к выводу, что начинает стареть. Но суть фокуса как раз в том и заключалась, что прийти к такому выводу прапорщик Мороз попросту не успел.
С утра он заехал в расположение части, где, как и положено старшине роты, поприсутствовал на подъеме и утреннем осмотре, оторвал пару несвежих подворотничков и даже произнес по этому поводу традиционный спич, исполненный праведного гнева и тяжеловесного кирзово-хлопчатобумажного армейского юмора. В связи с тяжелым состоянием здоровья прапорщика Мороза доля праведного гнева в этом спиче несколько превышала среднюю норму, а личный состав роты усвоил для себя пару новых выражений, но в целом все прошло довольно гладко, и Глеб Степанович не стал наказывать разгильдяев своей властью — он давным-давно достиг полного взаимопонимания со старослужащими и был уверен, что порядок в роте будет наведен и без его непосредственного вмешательства. Что же касается пары-тройки слезных писем, которые приведенные к порядку “чайники” напишут потом своим мамашам, то подобные мелочи Глеба Степановича не волновали — штабной писарь, выполнявший по совместительству роль ротного почтальона, был виртуозом перлюстрации, и все эти сопли до адресатов попросту не доходили.
После утренней поверки он поймал за рукав пробегавшего мимо со своеобычным комично-озабоченным видом неказистого мужичонку с накрытой засаленной фуражечкой обширной плешью и в мятых капитанских погонах. По странной иронии судьбы это недоразумение занимало должность командира роты и являлось непосредственным начальством прапорщика Мороза. Недоразумение резко затормозило, перебрав нечищенными ботинками по скользкому от мастики дощатому полу, и воззрилось на прапорщика вечно перепуганными кроличьими глазками. Прапорщик между делом отметил, что воротник форменной рубашки у товарища капитана почернел и лоснится, словно и не рубашка это была, а кожаная куртка. Прапорщика слегка замутило — подобные вещи вызывали у него непреодолимое органическое отвращение. Заметив такую рубашку на солдате, он оторвал бы воротник с мясом, а если понадобилось бы, то и с шеей. Теперь же он только незаметно сглотнул набежавшую слюну, проталкивая тугой комок в горле, и сказал: