— Я видела, как прятали труп, — ответила Катя.
— Вон оно как... — протянул прапорщик Мороз, незаметно опуская руку под стол и нащупывая то, что было приклеено скотчем к крышке стола снизу.
Катя сидела неподвижно и смотрела на него сухими глазами. “Жалко, — снова подумал он, — девка ив самом деле — огонь”.
— Коли так, зачем же ты сюда-то пришла?
Он не стал ждать ответа. Длинноствольный “люгер” расцвел в его руке, как невиданный гладиолус из вороненой стали, но соплячка его опередила. Ей, как выяснилось, ничего и ниоткуда не надо было выхватывать, потому что пистолет все время был у нее в руке, прикрытый небрежно наброшенным сверху плащом — его, прапорщика Мороза, стареньким дождевиком. Эта стерва выстрелила с левой, даже глазом не моргнув и не изменив положения руки, словно заранее знала, куда придется стрелять. Глядя на свою раздробленную кисть, Глеб Степанович вынужден был признать, что проклятая бешеная кошка подготовилась к визиту гораздо лучше, чем он сам, к “торжественной” встрече.
Выбитый из его руки “люгер”, кувыркаясь, отлетел в угол и со звоном обрушился в груду сложенных за холодильником пустых бутылок.
— Вот за этим и пришла, — сказала Катя, вставая и обходя стол.
Прапорщик Мороз подумал, что чертова сука сама подставляется, что сейчас самое время схватить бешеную тварь и свернуть ей башку. Сил у него хватит и с одной рукой, — это уж как пить дать, — но тут шок прошел, и раздробленная, перемолотая кисть буквально взорвалась болью.
— Сука, — с трудом выдавил он, обильно потея и прижимая простреленную ладонь к животу, — ах, сука...
Он попытался все же дотянуться до нее в отчаянном рывке, но она снова нажала на спусковой крючок, и прапорщик Мороз почувствовал, что из-под него с силой выбили правую ногу. Оказалось, что боль в простреленной ладони — ничто по сравнению с тем, как болит раздробленная пистолетной пулей коленная чашечка. Он обнаружил, что лежит лицом на полу своей кухни и пытается грызть линолеум, а эта стерва оседлала его спину и тычет ему в щеку холодным стволом “Макарова”. Линолеум был весь в кровавых слюнях, и прапорщик Мороз тихо завыл от бессилия и боли.
— Блиц-интервью для еженедельника “Инга”, — деловито сказала Катя, сильнее упирая ствол в бледную, покрытую крупными каплями пота щеку. — Давно ты работаешь на Банкира?
Того, что сказал на это прапорщик Мороз, никогда не слышали даже его подчиненные во время утренних осмотров. Результат последовал мгновенно — пистолетный ствол от его щеки убрали, и Глеб Степанович понял, что вслед за правой лишился и левой руки, поскольку разнесенный выстрелом в упор локоть — это верная ампутация. Как назло, он все не мог потерять сознание. Прапорщик хрипло закричал.