Кольцо Борджиа могло бы исчезнуть с лица земли надолго, если не навсегда — его просто закопали бы угрюмые инвалиды из похоронной команды, закопали бы вместе с трупом, некогда полагавшим себя демонической натурой и носителем особой миссии, если бы не одна досадная мелочь, приключившаяся в то утро с поручиком Карташовым. Дело было пустяковое, но неприятное: во время второй контратаки немецкая пуля ударила его в левую половину груди. Поручик ощутил болезненный тяжелый толчок, выматерился и побежал дальше, а когда потрепанная рота опять откатилась в свою полуобрушенную, залитую дождями траншею, обнаружил, что прошел на волосок от смерти. Пуля была на излете, но ее еще вполне хватило бы на то, чтобы отправить полного Георгиевского кавалера Карташова на тот свет, не угоди она прямиком в поручиковы часы. Поручик выгреб из кармана горсть шестеренок — все, что осталось от безотказного швейцарского механизма, — и несколько приуныл. Конечно, время можно было узнавать по немецкой артиллерии, начинавшей и заканчивавшей свои концерты строго по расписанию, но поручик привык к часам и чувствовал себя без них не вполне одетым. Как офицер и дворянин он не приветствовал мародерство, и даже наоборот, но год окопов может расшатать любые моральные устои, в том числе и гораздо более прочные, нежели те, коими обладал поручик Карташов.
И потом, ему до зарезу нужны были часы.
Поэтому, заметив на груди у заколотого им немецкого обер-лейтенанта тоненький серебряный блеск часовой цепочки, поручик опустился на корточки и завладел часами поверженного противника. После этого, не вполне отдавая себе отчет, зачем он это делает, Карташов обследовал соседний карман серо-голубого френча, и глаза его полезли на лоб. Поручик знал толк в камнях, поэтому ладонь его, на которой лежало кольцо, мгновенно сжалась в кулак.
Поручик Карташов недаром числился в полных Георгиевских кавалерах. Он был храбр, умен, смекалист, ловок, силен и удачлив, поэтому, имея в кармане проклятое кольцо, ухитрился дожить аж до восемнадцатого года. Летом же восемнадцатого года, пробираясь с растерзанной Украины на Дон к Деникину, поручик сплоховал. Когда тащившийся со скоростью пешехода поезд был остановлен в чистом поле хлопцами одного из расплодившихся подобно тараканам “батек”, Карташов не сумел придать своей породистой физиономии достаточно тупого выражения и был немедленно опознан как офицер, несмотря на зловонные тряпки, заменявшие ему в целях конспирации верхнюю одежду. Едва услышав своеобычное: “Дывись, хлопцы, охвицер!”, поручик выхватил наган и с наслаждением всадил пулю в широкую волосатую харю. Еще немного, и он в одиночку отбил бы нападение, но в нагане кончились патроны. Из поезда вынесли семь трупов, а следом выволокли яростно сопротивляющегося поручика. Его быстро и вполне профессионально обыскали, после чего грубо толкнули к нагретой степным солнцем деревянной стенке вагона.