Архипыч все возился со своей самокруткой, и Катя, словно только теперь заметив это, полезла в карман. Странно, но сигареты были на месте, и зажигалка тоже никуда не делась, и Катя сжалась от внезапного понимания того, что вещи долговечнее людей. После того, как мир вокруг нее рухнул, разваливаясь в падении на какие-то рваные вонючие ошметки, твердая картонная пачка по-прежнему лежала в кармане ее куртки. Черт побери, она не просто лежала, она даже не помялась! В карманах мертвого Прудникова, когда Катя искала там ключи от машины, тоже лежали сигареты, а также вполне исправный сотовый телефон, готовый к работе даже теперь, когда его владелец представлял собой просто кусок не годного к употреблению мяса... Может быть, именно в эту секунду телефон звонит в кармане у мертвого человека, пытаясь докричаться до того, кто уже ушел достаточно далеко по дороге с односторонним движением — достаточно далеко для того, чтобы не слышать звонка... Она зябко передернула плечами и протянула Архипычу открытую пачку. Архипыч взял сигарету, чиркнул спичкой, и оба закурили, храня мрачное молчание, как некую реликвию. Старик выкурил свою сигарету в пять длинных затяжек, поморщился, уронил окурок под ноги и, сказавши: “Трава”, возобновил свои экзерсисы с самосадом и газетной бумагой.
— Трава, — согласилась Катя, кривясь от разъедающего глаза дыма, опустила стекло и выбросила недокуренную сигарету в сгущающиеся сумерки.
Сигарета прочертила в полумраке огненную дугу и упала, рассыпавшись снопом искр, которые сразу же потухли.
Катя действительно никогда больше не видела никого из участников тех памятных событий, имевших место в начале дождливого октября — хотя бы просто потому, что большинства из них просто не было в живых. Не довелось ей также ни вернуться в деревню Бобырево (о чем она, в общем-то, никогда особенно не жалела), ни домыть посуду или хотя бы оттереть с линолеума намертво присохшие кровавые пятна — это, по всей вероятности, сделал новый жилец Катиного однокомнатного скворечника. Думая иногда на эту тему, Катя искренне жалела этого незнакомого ей новосела, чье переселение в новое обиталище оказалось сопряжено с подобными неаппетитными делами.
С того расцвеченного красными брызгами октября прошло без малого два года, в течение которых Катя окончательно примирилась со становящейся все более реальной и осязаемой перспективой закончить свои дни старой девой. Именно так она себя и воспринимала, так видела себя изнутри, и иногда, стоя перед большим зеркалом в залитой солнечным светом ванной комнате, ловила себя на безотчетном удивлении, ища и не находя в своих густых темных волосах ни единой серебряной нитки — ей почему-то казалось, что их там должно быть много.