Затащив чемоданы под козырек подъезда, мы отправились к администраторской стойке, от которой только что отчалил удовлетворенный Петров.
Возникла небольшая заминка - кого пропускать вперед.
- Пропустите меня, - попросила Самохина. - Мне надо поскорее записаться на грязевые ванны.
Вслед за тем обнаружились неотложные дела у Гурко.
- Хочу поскорее проверить бар. Да и биллиардную, - доверительно признался он. - Не закрыли ли при покойнике?
Покойником он называл Андропова.
Короче, мы оказались последними, и мне даже стало чуть обидно. Ну да, я молодой литератор, моложе всех этих блядей... но я, в конце концов, секретарь семинара Союза писателей. Лауреат. Пусть не Ленинской премии, не Государственной. Пусть московской городской. У Самохиной с Гурко и городской нет. Но тут жена потащила меня к газетному киоску, где чудесным образом нашлась свежая "Литгазета", и я успокоился. Ладно. В конце концов, место у окна мне не больно-то и нужно.
2
Десятиэтажный корпус, именуемый в просторечье "главным", был пуст там бушевал капитальный ремонт. Советских писателей расселяли по коттеджам. Нас отправили - согласно литфондовской разнарядке - в фиолетовый двухэтажный домик с мансардами. Побросав в шкаф вещи и полюбезничав с сестрой-хозяйкой, мы пошли на море.
Море бушевало. То есть штормило. Короче, немного волновалось. Все-таки Балтика, на большее она не способна.
Пляж был почти безлюден. Вдоль береговой линии, заложив руки за спину, смахивая одновременно ростом, осанкой и позой на Петра Первого, пружинистой походкой шел писатель Петров. Вид его был мрачен. Теща и сестра тещи, расстелив на песке казенное верблюжье одеяло, сидели под деревянным грибом, хотя ни солнца, ни дождя в природе не наблюдалось. Видимо, они расположились там из предусмотрительности.
Увязая в маленьких барханах, мы пересекли пляж и вышли на затвердевшую от влаги полоску песка у самой воды. Рядом маршировал Петров.
- Погода не радует, - с фальшивой грустью в голосе заметил я.
Петров остановился, посмотрел на меня уничтожающим взглядом и досадливо махнул рукой.
- Какая еще к черту погода, - сказал он. - Жизнь не радует.
И двинулся дальше.
- Скорбит, - раздался голос сзади. Мы обернулись. В нескольких метрах от нас стоял Гурко. Ветер раздувал его редкие волосы. Расстегнутая замшевая курточка развевалась им в такт. Гурко был крепко пьян.
- Скорбит, - повторил он.
- Отчего скорбит? По какому такому поводу?
- Балаховский, ты не знаешь? Ты в натуре не знаешь? - оживился Гурко. Оживление его было явно нездоровым. По всему было видно, что Гурко собирается сообщить про Петрова какую-то гадость.