Надеюсь, теперь понятно, почему я сразу согласился?
Все же свет из окна чертовски мешал, а встать и обойти ее, чтобы задернуть шторы, не было никакой возможности.
— Зачем тебе полная темнота? С опущенными шторами мы вмиг задохнемся.
— Понимаешь, я стесняюсь раздеться, когда на меня смотрят.
— У тебя, поди, грудь безволосая? — Она хихикнула и сунула теплую ладошку мне за пазуху. Наткнувшись, к счастью, на брови, поспешно выдернула руку. — Нет, волосы на месте.
— У меня тело не такое, как…
— Покажи мне мужчину с телосложением, как на рисунках в анатомическом атласе, и я тотчас постригусь в монахини. А у тебя что? Родимые пятна?
Меня так и подмывало ответить «нет», но в некотором смысле я действительно отмечен с рождения, так что я сказал «да». Тут неожиданно стало совсем темно.
Хоть она и не трогалась с места, я все же спросил:
— Ты что, задернула шторы?
— Нет, просто в магазине напротив погасили рекламу.
Я услышал, как она расстегивает застежку-молнию.
Интересно, что она снимает?
Конечно, платье, что же еще!
Я тоже стянул рубашку и попытался избавиться от опостылевшей башки, но, как назло, заело пряжку.
Я подумал, что черт с ней, не придется разыскивать в потемках, когда соберусь домой.
Глаза мало-помалу привыкли к сумраку, и я разглядел силуэт девицы.
А видит ли она меня?
— Ты меня видишь?
— Нет.
Я скинул ботинки.
Пускай голова остается, но брюки и белье снять непременно нужно.
Она хихикнула, и я понял, что кое-что ей все же видно.
— Отвернись, я стесняюсь.
— Чего тебе стесняться? Ты же прекрасно сложен. Плечи вон какие широченные, а грудная клетка, та вообще…
— У меня лицо деревянное.
— Что правда, то правда, улыбчивым тебя не назовешь. А где же родимые пятна? На животе?
Она вытянула руку, но до моего лица — я имею в виду настоящее лицо — не достала.
— Именно, — подтвердил я. — На животе.
На фоне темной стены было отчетливо видно ее тело, но лица не разглядеть — голова терялась в тени.
— Да не комплексуй ты из-за пустяков, все мы не без изъяна. Вот я, например, когда была маленькой, считала, что у меня в пупке лицо.
Я рассмеялся. Шутка показалась столь потешной, что я захохотал, да так, что наверняка переполошил полдома. То-то удивились бы соседи, узнай они, что слышат утробный смех — единственный настоящий утробный смех на всем белом свете.
— Не смейся, я и вправду так думала.
Она тоже рассмеялась.
— Понимаю, — сказал я.
— Ничегошеньки ты не понимаешь. Сейчас темно, и пупок как черная дыра, а то бы… — Она вздохнула. — Вообще-то нет там никакого лица.
— Понимаю.
На ночном столике вместе с сигаретами, помнится, лежали спички. Я протянул руку и нащупал коробок.