— Она была очень внимательна ко мне и очень добра. Не сердись на нее, если она предпочитает пить в столь поздний час.
— Я вовсе не был с ней суров. Но, может быть, ты все таки поешь? В кухне наверняка найдется еда, скажи только, чего бы тебе хотелось, и я тебе принесу.
Мои слова вызвали у Доркас слабую улыбку.
— Напротив, пищу из меня сегодня весь день выносило, хотела я того или нет. Именно это хозяйка и имела в виду, когда сказала, что мне нездоровилось. Ты уже знаешь? Меня тошнило. Запах наверняка еще держится, хотя бедняжка так старалась, вытирала за мной.
Доркас умолкла, принюхиваясь.
— Чем это пахнет? Паленой тканью? Это, должно быть, от свечи, но твоим огромным мечом фитиль все равно не подрезать.
— Это, наверное, от плаща, — сказал я. — Я стоял слишком близко к огню.
— Я хотела попросить тебя открыть окно, но, вижу, оно уже открыто. Тебе не мешает? В комнате сквозняк, и пламя свечи пляшет. По стенам скачут тени. У тебя не кружится голова?
— Нет, — ответил я. — Если не смотреть на пламя, то не кружится.
— Судя по твоему лицу, у тебя сейчас такое же настроение, как у меня около воды.
— А сегодня днем я нашел тебя у реки, на самом берегу.
— Я помню, — прошептала Доркас и замолчала. Пауза тянулась так долго, что я начал опасаться, будет ли она вообще говорить и не вернулось ли к ней то болезненное безмолвие (а теперь я уверился, что именно так и было), которое охватило ее днем.
Наконец я произнес:
— Я был очень удивлен, когда увидел тебя там; я долго вглядывался, все не мог поверить, что это ты, хотя искал именно тебя.
— Меня тошнило, Северьян, ведь я тебе говорила?
— Да.
— И знаешь, чем?
Она, не мигая, смотрела на низкий потолок, и у меня родилось ощущение, что существует другой Северьян, добрый, даже благородный, — он живет лишь в сознании Доркас. Я думаю, все мы, обращаясь к кому-то с самой задушевной беседой, на самом деле адресуем свои слова созданному нами образу человека, с которым, как нам кажется, мы разговариваем. Однако в этот раз все было гораздо серьезнее: Доркас, пожалуй, продолжала бы говорить, даже если бы я покинул комнату.
— Нет, — ответил я. — Водой?
— Грузилами.
Я решил, что это всего лишь метафора, и осторожно произнес:
— Наверное, было очень неприятно.
Она снова повернула голову на подушке, и теперь я уже мог разглядеть ее голубые глаза с огромными, расширенными зрачками. Пустые, они напоминали двух маленьких призраков.
— Грузила, Северьян, дорогой мой. Маленькие, тяжелые кусочки металла, толщиной с орех и длиной с мой большой палец, и на каждом стоит клеймо: «улов». Они с грохотом вывалились из моей глотки в ведро, и я наклонилась, сунула руку в месиво, которое вышло вместе с ними, и вытащила их на свет. Женщина, хозяйка этого постоялого двора, унесла ведро, но я их обтерла и сохранила. Две штуки. Они сейчас в ящике стола. Хозяйка принесла стол, чтобы поставить на него обед. Хочешь взглянуть? Открой ящик.