— Я тоже слыхал об этом, — кивнул я. — Но какое отношение это имеет к нам с тобой?
Доркас лежала неподвижно, но голос ее дрожал.
— Что за сила возвращает их к жизни? Ты можешь объяснить?
— Наверное, солнечный свет… хотя нет, я не могу объяснить.
— А у солнечного света нет другого источника, кроме солнца?
Теперь я понял, что у нее на уме, однако что-то во мне восстало против.
— Когда тот человек — Хильдегрин, которого мы второй раз встретили на надгробной плите в разрушенном городе, — перевозил нас через Птичье Озеро, он рассказывал о миллионах умерших людей, людей, чьи тела потонули в водах того озера. Но как же они могли утонуть, Северьян? Ведь тела легче воды. Их как-то утяжелили, но как? Я не знаю. А ты?
Я знал.
— Им в горло проталкивают свинцовую дробь.
— Я так и думала. — Ее голос был так слаб, что я едва слышал его даже в тишине маленькой комнатки. — Нет, я это знала. Поняла, когда увидела их.
— Ты думаешь, что это Коготь вернул тебя назад? Доркас кивнула.
— Нельзя не признать, что иногда он и впрямь действует. Но только когда я достаю его, да и то не всегда. Когда ты вытащила меня из воды в Саду Непробудного Сна, он лежал у меня в ташке, и я даже не знал, что он со мной.
— Северьян, ты однажды позволил мне подержать его. Можно мне еще раз на него взглянуть?
Я вынул Коготь из мягкого мешочка и поднял вверх. Синие лучи казались сонными, однако в центре его был хорошо заметен устрашающего вида крюк, из-за которого камень и получил свое имя. Доркас протянула к нему руку, но я покачал головой, памятуя, что сталось со стаканом.
— Ты боишься, я причиню ему зло? Не беспокойся. Это было бы святотатством.
— Если ты сама веришь в то, что говоришь, а я в этом не сомневаюсь, то должна ненавидеть его за свое избавление от…
— Смерти. — Она опять уставилась в потолок и улыбнулась, словно делила с ним некую сокровенную и нелепую тайну. — Ну же, скажи это слово. Тебе оно вреда не принесет.
— От сна, — сказал я. — Ведь если возможно вывести человека из этого состояния, это не смерть — не смерть, как мы всегда понимали ее, какой она рисуется в нашем сознании при слове «смерть». Однако, признаюсь, я до сих пор с трудом верю, что Миротворец, которого уже многие тысячелетия нет в живых, может воскрешать других посредством этого камня.
Доркас не отвечала. Я даже не мог поручиться, что она слушала.
— Ты вспомнила Хильдегрина, — продолжал я, — и день, когда он перевез нас через озеро, чтобы сорвать аверн. А ты помнишь, что он сказал о смерти? Что она добрый друг птицам. Возможно, нам тогда следовало уяснить, что такая смерть не может быть смертью в нашем понимании.