- А вы знаете, - сказал он, - когда эти переселенцы приехали, не были сделаны распоряжения к их приему. Я привез их сюда, и оказалось, что, кроме сена, для них ничего не заготовили. Но они выжили, справились!
- Ну, на то они и мужики, чтобы работать! - отозвался Оломов и, довольный, что вспомнил кстати такую старую истину, грузно лег на свою походную койку, так что под ним заходили ее скрещенные железные ножки.
Петр Кузьмич задумался, глядя на пламя свечи. Вокруг палатки звенели, жужжали тучи гнуса. Барсуков вспомнил, как водворял он уральских мужиков, как ссорился с ними, и ему показалось, что все-таки славное то было время! Была здесь в те дни особенная, первобытная, девственная чистота. "Это я посадил здесь первых мужиков, - думалось ему. - Плохо ли, хорошо ли, но это мной основанная деревня. Я от души желаю ей добра! А гольды, видимо, действительно со временем исчезнут, ассимилируются или, быть может, вымрут. Ведь так было в Северной Америке и везде, куда приходил белый человек".
* * *
А Тереха, высадив господ, поехал под берегом. На мысу чернела лодка. Егоров приятель Улугушка в белой берестяной шляпе сидел на дюнах. Мужик кивнул ему и, немного подумав, повернул лодку и вылез на берег.
Улугу был глубоко расстроен.
- На Мылках поп церковь строит, - пожаловался он. - Стучит, поповские песни поет.
- Попа встретишь, - плюнь трижды через левое плечо, - посоветовал Тереха.
Улугу не впервой слышал от русских насмешки над попом.
Тереха поругал попа и исправника, и слова его ободрили Улугу. Он почувствовал, что не одинок.
Улугу поехал вместе с Терехой в Уральское. У него были дела к Егору.
* * *
С болота на релку прилетел кулик. Он запищал, заметался над пашней, над лошадьми и мужиками. Он порхал так быстро, что казалось, будто у него четыре крылышка.
"Тя-тя-я... Га-а... уу-ю!" - кричал он.
- Глянь, вьется, как комар, - молвил Тимоха.
- А нынче соловей свистел, - сказал Васька.
Кулик сел на бревно.
- Разорили мы все твое болото, - сказал дед и сочувственно добавил: Ну, другое сыщешь. Наше болото тоже разорили!
Егор допахивал старую росчисть. Дважды и трижды проходил он ее каждый год. Нынче земля была прелая, перегнили в ней все корни. Бурая, мягкая, пушистая, широко раскинулась она двумя расходящимися полосами по всей релке.
- Идешь по ней, а она дышит. Новая земля! - говорил Егор жене. В земле была вся его радость, вся гордость. Эти две полосы, прозванные "Егоровыми штанами", поднятые в непрерывном труде, представлялись ему как бы живым существом. - Она, видишь, воду пьет и солнце в себя тянет. Вот и ладно, что ветер. Новая-то росчисть сейчас мокрая и глухая. Пусть ее обветрит, станет она живей.