- Ну, я понял наконец. - Шнурре представлял теперь собой прекрасное сочетание обеспокоенности и доброжелательности. - Курт! Немедленно беги вниз и скажи от моего имени! Что они там себе думают! Это сын профессора Отавы.
Они стояли молча, один по эту сторону, другой по ту сторону порога, стояли, пока снизу не послышалось лихорадочное перепрыгивание со ступеньки на ступеньку.
- Я вас понимаю, - сказал Шнурре. - Поверьте мне. Я сам - отец.
Но Гордей Отава не слыхал его слов, неблагодарно повернулся спиной к Адальберту Шнурре, бросился навстречу сыну, схватил его в объятья, поднял в воздух, несмотря на то что сам был истощенный, а мальчишка уже почти догнал его ростом.
- Ну, я им покажу! - тяжело дыша, говорил Борис. - Я им, этим фашистюгам, дам! Я им еще покажу!
Поднялся по лестнице и денщик штурмбанфюрера Шнурре, несмело остановился по эту сторону порога, чтобы закрыть потом дверь, когда начальник уйдет, но Шнурре молча указал ему рукой, пропуская мимо себя. А сам стоял в раскрытой двери и слушал прерывистые слова маленького Отавы, слушал до тех пор, пока на третьем этаже все не умолкло.
Год 1004
ЛЕТО. РАДОГОСТЬ
...и постави церковь, и сотвори
праздник велик, варя 30 провар меду,
и зозываше болары своя, и посадникы,
старейшины по всем градом, и люди
многа, и раздая убогым 300 гривен...
Летопись Нестора
Длинный-предлинный обоз с клекочущим шумом продвигался в безмолвные леса, подальше от людских жилищ, от дурного глаза. Хлопцы, следовавшие в конце обоза, просто диву давались, откуда такая поворотливость и прыть у толстенною Какоры, под которым аж прогибался гнедой жеребец. Хвастливый купец объезжал свои возы, проверял, все ли на месте, все ли в порядке, резким голосом отдавал необходимые распоряжения, подгонял усталых, ободрял отчаявшихся, снова оказывался во главе похода, весело покачивался в седле, затягивал песенку истых гуляк: "Гей-гоп, гей-гоп, выпью чару, выпью добру, гей-гоп, гей-гоп, теплу жону обойму!.." Закончив песню, подскакивал к возу с припасами, приказывал нацедить ковш меду, выпивал, смачно закусывал, хмыкал от удовольствия так, что невольно казалось, будто ветер пролетает по листьям, опрокидывал еще несколько ковшей, мчался вперед, раздавая по дороге тумаки и нагоняи всем, кто попадался под руку, и все должны были молча терпеть прихоти Какоры, потому что после изрядного питья он становился и вовсе невыносимым.
Сивоок и Лучук плелись позади обоза. Были пешими, на возы присаживаться Какора не велел, чтобы не утомлять коней, разве что где-нибудь там с горы; коней же для хлопцев не дал, хотя и имел несколько запасных, да хлопцы не очень о том и горевали. Привыкли ходить пешком, к тому же хорошо знали, что ни один конный не может потягаться с ними в пущах, где они чувствовали себя как рыба в воде.