- Ваш муж? - Твердохлеб был убит, как поэт на дуэли. - Кто же он?
- Прокурор. - Страшный приговор, но тут же и амнистия: - Был.
- Был? Как это?
- А так. Умер.
- Умер?
- Повесился!
Она откровенно издевалась над Твердохлебом, а он не понимал этого, ошалело повторял вслед за ней все ее выдумки:
- Как это - повесился? Из-за чего? Разве прокуроры вешаются?
- Ваши не вешаются, а мой повесился. Не стерпел суровости жизни. А вы терпите?
Твердохлеб окончательно растерялся.
- Я стараюсь бороться с суровостью.
Наталке, наверное, надоело кружить по тесной комнатке, она села, бросила свою сумочку Твердохлебу на стол, стала как будто добрей, просто сказала:
- Я увидела, что вы добрый. Иначе бы не пришла.
- Тогда почему же не позвонили после магазина? Я так ждал...
- А я потеряла номер телефона!
Он обрадовался. Потеряла - не выбросила. Он записал свой телефон на чеке за шапочку. Выходит, она сохранила тот чек. Только потом потеряла.
- Так вы, - он неловко переминался перед ней с ноги на ногу, - вы тогда не купили шапочку? Тот чек...
- Чек? А-а... Я выбила новый. Там же какие-то копейки... А вы мне испортили чек... Я посмеялась и забыла... Не успела вас рассмотреть. Жену вашу - да... Шикарная дама! Она вас не бьет?
- Бьет? Меня? - Твердохлеб от неожиданности закашлялся. - Неужели вы считаете, что меня можно бить?
- Почему же? Всех бьют. Когда-то били женщин, теперь мужчин. Женщины работают, а мужчин бьют. То должностями, то выговорами, а то и сами себя... Напиваются - и меж собой... А то и так - сдуру. А разве ваша прокуратура не бьет? Куда уж чувствительнее!
Твердохлеб слышал теперь только ее голос, слов не различал, да и зачем слова? Память продолжала насмехаться над ним, издевалась жестоко и нагло, тасуя воспоминания так, чтобы нанести Твердохлебу самые болезненные удары.
Когда он увидел тогда Наталку в "Фараде-2А", ему захотелось подойти впритык и прикоснуться к щеке, к шее, к руке, ощутить тепло тела, почувствовать его запах. Станет легче, что-то он сбросит с себя гнетущее и холодное, как смерть, и воскреснет для новой жизни. Желание - до мурашек по коже. Но тогда он переборол себя, теперь видел, что силы покидают его. Все в нем кричало. Неужели она не услышит?
Чужим, охрипшим голосом Твердохлеб внезапно произнес, напоминая ей об их встрече в цехе:
- Вы тогда со мной так несправедливо... У себя в цехе...
- Но вы мешали мне работать!
- Так все говорят.
- Но вы мне действительно мешали.
Может, впервые в жизни он так сильно почувствовал неблагодарность своей профессии. На него только так и смотрят: мешает. Твердохлеб молча походил по комнатке, плечи его тяжело, болезненно сутулились.