Много места отводил шаху вечерний “Геральд” — орган новой христианско-католической партии, возникшей из осколков развалившихся союзов “христианских демократов” и “прогрессивных католиков”. Дитя, родившееся после слияния этих групп, оказалось на редкость строптивого и буйного нрава. “Геральд”, выражавший кредо новой партии, часто качало и заносило. Резюмируя на этот раз свой рассказ о шахе, газета писала:
“Все предопределено Всевышним: и зло и благо. И мы не знаем, но верим: то, что сегодня благо, завтра станет злом. А зло направлено на благо. Шах совершил тяжкий грех. Но кто посмеет сказать, что за ним не придет искупление?”
Коун отбросил “Геральд” и снова взял “Экспресс”.
“Наша полиция ленива и нелюбопытна, — писал неизвестный автор одной из корреспонденции. — Если бы она обладала способностью экстраполировать известные ей факты, то любой, даже самый тупой следователь давно бы понял, что его дурачат, водят за нос”.
Кто дурачит и кто водит за нос, было непонятно. Газета об этом умалчивала. Коун отшвырнул ее на диван. И в это время в дверь постучал Фримен. Он заметил, что инспектор расстроен.
— В чем дело? — спросил он. — Черные кошки не дают покоя?
— Хуже, — откликнулся Коун. — Они стали царапаться.
— Плюньте, — посоветовал Фримен и кивнул на газеты: — Изучаете речи папаши Фила? Он здорово хлопочет о процветании полиции.
— А ей и сейчас ничего, — усмехнулся Коун. — Особенно когда ощущаешь локоть друга, так сказать.
— Не понимаю.
— Бросьте притворяться, Фримен. Какого дьявола вам понадобилось сообщать публике о том, что шах видит в темноте? Или о юной развратнице с “оригинальными сексуальными наклонностями”? Какое отношение этот бред имеет к делу Бредли? Куда вы уводите общественное мнение? Честное слово, это надо уметь.
— Если бы мы не умели, нас не держали бы в газетах, — заметил Фримен. — Но я не намерен пикироваться на темы морали. Да и вы, Коун, не с луны свалились. Или вам эта история так ударила по мозгам, что вы стали видеть вещи в красном свете? Вы уже второй раз спрашиваете меня о символе веры. Помните нашу беседу о ночном горшке Папы Римского?
Журналист пристально поглядел на инспектора.
— Уже разнервничались, — усмехнулся Коун. — Мы ведь достаточно знаем друг друга. Просто иногда в голову приходят странные мысли. Одному с ними трудно. Я тут случайно познакомился с одной женщиной. Вы бы, наверное, назвали ее дурочкой. Она даже не подозревает, что рядом с ней существует такое дерьмо, как Кнут Диксон. Или эта колдунья, торгующая птичьими какашками. То есть знает, конечно. Но живет отдельно от них, своей жизнью. Мне эта жизнь понравилась, Фримен. Словно я вдруг увидел эталон нормального человека. Может быть, это наивно. Но я как-то вдруг понял нечто ускользавшее раньше. Я стал смотреть на мир другими глазами. Вы спросите, что же я понял? Это трудно объяснить. Просто я отчетливее начал различать кое-какие детали.