Январь 1931 год.
С неослабным вниманием читаю Грассэ*; его размышления словно продолжают книгу Зибурга о Франции.**
_______________
* Бернар Грассэ -- "Заметки о счастьи". (Прим. перев.)
** Теодор-Вольф Зибург -- "Француз ли бог?" (Прим. перев.) _______________
Не нравится мне у Грассэ оборот: "Ни один француз не...", ибо я, француз, придерживаюсь в этом наиважнейшем вопросе совсем другого мнения. Я не верю в человеческое "постоянство", а Грассэ им аргументирует и строит на нем свою защитительную речь. Его утверждение: "Существует известный предел сознания и добра, который человек не может переступить", и "предел этот был достигнут, лишь тот человек приобрел способность мыслить", -- абсурдно, и к тому же чисто по-французски, (увы, приходится признаться) и по-католически абсурдно. Человек стал, а не всегда был тем, что он сейчас. Тогда как же допустить, что он таким не останется на веки веков? Человек пребывает в состоянии становления. По какому праву отнимаете вы у меня надежду на прогресс? Тот, кто не допускает, что человек стал тем, что он есть, а не вышел готовым из рук творца, не может допустить, что он когда-нибудь станет иным, что его первое слово не было в то же время и последним.
Эта вера кажется тем несокрушимей, чем она дурковатей, так сказать, простецкая. Так, в пьесе Обей ной говорит о боге: "Как бы он, чего доброго, не рассердился. Не святой же он в самом деле!" Тому же примеры у Пеги*, но волнующие: в голосе его слышатся слезы.
_______________
* Пеги -- убитый в начале войны писатель, наиболее остро ощутивший тревогу, которая объяла лучшую часть интеллигенции, но находивший выход в религии. (Прим. перев.) _______________
Дочитал Курциуса*. Личная часть не так значительна, как хотелось бы. Как ни превосходны его исторические очерки, жажда моя зачастую остается неутоленной: куда лучше утоляет ее книга Зибурга.
_______________
* Эрнст-Роберт Курциус -- "Очерки Франции". (Прим. перев.) _______________
Курциус стушевывается -- из скрытности, конечно. Но уже и эти ретроспективные картины, столь рассудочные и поданные в должном освещении, дают повод поразмыслить.
Хочется, однако, знать, какую же часть занимает наследственное в психике француза, и не обязан ли он своими так четко выявленными Курциусом особенностями воспитанию, советам учителей, примеру соседей и т. д. Иначе говоря, не вышел ли бы он совсем другим, будучи воспитан в другой стране и не подозревая даже, что он -- француз. Соображаю сейчас, насколько искусственна была, например, карьера Барреса и какой она могла бы стать, если, не ведая своего происхождения, он отдался бы природным склонностям.