Пока Артемьев разглядывал обстановку, Рубецкой вернулся. Лицо его опухло, под глазами и возле носа проступила синева.
- Нос не сломал? - участливо спросил гость.
- Ерунда, заживет, - отмахнулся Сергей, расставляя на столе питье и нехитрую закуску. - Извини, - он кивнул на хрустальный графин, - но господа офицеры нынче пьют спирт. Самое подходящее средство на пиру у чумы. Мы ведь покойники, Степа. Не "белая гвардия", а гвардия мертвецов. - Рубецкой разлил по стопкам спирт, жестом пригласил гостя к столу.
Артемьев нерешительно произнес:
- Сережа, я тебе бесконечно благодарен и признателен, но, думаю, мне лучше не злоупотреблять твоим гостеприимством.
- Они больше не вернутся, - по-своему понял тот его сомнения. - Не до тебя им теперь... товарищ "Тень".
- Да верю я тебе! - вспылил Степан. - Я другое имел в виду.
- Тогда не стой, присаживайся, - хозяин поднял свою стопку: - За встречу, Степан и... за веру!
Они чокнулись, выпили, положили в тарелки закуску. Рубецкой ел, временами морщась и Степан украдкой бросал на него сочувствующие взгляды. Налили по второй. Хозяин дома выжидающе глянул на гостя.
- Сергей, я не предлагаю победных тостов. Неуместны они здесь. Давай выпьем за наше прошлое, князь? За то далекое, в котором мы мечтали избавить мир от чумы, - он обезоруживающе улыбнулся.
- Умерло оно, - со вздохом откликнулся Рубецкой. - А, значит, выпьем, не чокаясь.
Некоторое время ели молча, искоса бросая друг на друга изучающие взгляды. Наконец, Артемьев решился.
- Сережа, - он постарался придать голосу как можно больше искренности и дружелюбия, - если я могу чем-то тебе помочь... - Степан враз смолк, встретив полный презрения взгляд сидящего напротив человека.
Рубецкой резко поднялся из-за стола, едва не уронив стул. Порывисто зашагал по комнате, затем остановился у окна, побелевшими пальцами сжимая отдернутую штору и глядя на улицу.
- Вот вы уже и раздаете почести и милости, - заговорил глухо, еле сдерживая гнев. - Не победив, не встав на ноги, создаете свою свиту избранных. Избранных вами, заслуживающих вашего доверия. Которые будут преданны исключительно вам. - Он повернулся: - А остальные?! Остальными займется Ревтрибунал?!
- Мы защищаем революцию, - тихо, но жестко парировал Степан.
- Ре-во-лю-ция, - на лице Рубецкого мелькнула горькая усмешка. - От кого же вы ее защищаете? От собственного народа?
- Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду контрреволюцию, - не сдавался гость.
- А что, по-твоему, контрреволюция? Или - кто? - горячился Сергей. На мне мундир белого офицера. И я горжусь им! Горжусь мундиром армии, не однажды защищавшей Отечество, и не только его. Я - кто? Тоже контрреволюция?! И таких, как я - сотни, миллионы. Вина наша лишь в том, что мы присягнули царю. Ответь мне, Степан, разве могут быть котрреволюционерами те, кто присягнул монарху, вере своей и Отечеству?! Знаешь,что меня пугает в вас? Вы объявили войну людям, доказавшим свою верность убеждениям. Пойми, нельзя от нас требовать большего и невозможного. В жизни мужчина дает много клятв, но присягу принимает только один раз. А самое ужасное: вы объявили войну своим соотечественникам. У страны, начинающий свою историю с братоубийственной войны, будущего нет. Вы начали с гонений и проклятий, этим вы и закончите. Вы нарушили баланс добра и зла, переступив роковую черту, где действуют уже не человеческие законы, а нечто более могущественное и совершенное. Ты же естествоиспытатель, Степан, врач, и должен понимать: свой баланс природа сводит сама, без суеты и потуг homo sapiens выглядеть и впрямь разумными.