— Молодец, Пирожкова, — одобрила Тишорт. — А он знал?
— Тогда — нет. А потом, может, догадался.
— Хороши родители, — хмыкнула Тишорт.
— Не нравятся? — резко остановилась Ирина. Она давно была уязвлена тем, что не нравится дочери.
— Нет, нравятся. Все другие еще хуже. Он знал, конечно. — Голос у Тишорт был взрослый и усталый.
— Ты думаешь, знал? — встрепенулась Ирина.
— Я не думаю, я знаю, — твердым голосом сказала Тишорт. — Ужасно, что его больше нет.
Негромкое жужжание русско-английского разговора прервалось резким и высоким взвизгом. Сбросив с ног черные китайские тапочки, Валентина щегольским движением, каким удалой гитарист ударяет по струнам, рванула верхнюю пуговку желтой рубахи, так что все остальные посыпались на пол мелким дождичком, и вышла, крепко шлепая толстыми роговыми пятками и блестя лаковым матрешечьим лицом.
Ах — тю, ах — тю!
У тебя в дегтю, У меня в тесте, Слепимся вместе!
Ай-яй-яй-яй-яй!
испустила Валентина высокий переливчатый и длинный вопль.
Шлепнув себя по бедрам, она ловко заколотила ногами по грязному полу.
Мотавшаяся все студенческие годы по северным экспедициям, собиравшая осколки живой русской речи в Полесье, под Архангельском, в верховьях Волги, когда-то она изучала фольклорные непристойности, как другие ученые — строение клеточного ядра или движение перелетных птиц. Она помнила частушки тысячами, вместе с диалектами и интонациями, во всех многочисленных вариантах, и стоило ей только разрешить себе открыть рот, как они слетали с языка, живые и неповрежденные, как будто только вчера с деревенской вечерки…
Ух-тюх-тюх-тюх!
Разгорелся мой утюг… — рассыпала она вокруг себя мелкие угольки, а темные пятки ее выделывали такую резвую дробь, как будто она затаптывала эти горячие угольки, вывалившиеся из печки.
Парагвайцы просто зашлись от счастья, особенно их главарь.
— Что это? — спросил саксофонист у Файки, но она таких слов не знала и потому ответила приблизительно:
— Это русский кантри…
Нинка, еще до начала Валентининого фольклорного хита, с прямой спиной и запрокинутой головой, как через сцену, прошла к себе в спальню. Здесь, в полутьме, она присела на край тахты и, услышав звяканье стекла, поняла, что она здесь не одна. В углу, на корточках, спиной к ней, сидел Алик. Он передвигал оставленные там бутылки, что-то искал.
Нина не удивилась, но и не двинулась с места.
— Что ты там ищешь, Алик?
— Да маленькая такая бутыль стояла, темного стекла, — с легким раздражением ответил он.
— Там и стоит, — отозвалась Нина.
— А, вот она, — обрадовался Алик и поднялся, прижимая к старой красной рубашке темную бутыль.