– Парни, – обрадовалась Тамара, – я фотографии сделала, на одной из них вы вместе стоите, точно, как в детстве, и выражения лиц те же. Вы о дяде Федоре говорили. Надо послать снимок ему, фотография раньше вас в Гудауту прибудет экспресс-почтой. Обрадуется старик.
– Конечно, надо, – Муму толкнул в бок Пашку, – давай адрес. Мы еще пару фраз на обратной стороне черканем.
– Отошлю, вы не волнуйтесь, снимок раньше вас придет, – Солодкина грустно улыбнулась и предложила:
– Посидим на дорожку.
Она присела на подлокотник кресла рядом с Муму, обняла его за плечи, чувствуя, что расстается с ним надолго. Она не сомневалась в Сергее, знала: тот вернется во что бы то ни стало.
– Вы хоть звоните мне, мужики, держите в курсе.
Пашка захихикал:
– Оттуда даже толковой связи с внешним миром нет. Если бы спутниковый телефон у нас был с раскладной антенной, мы бы дозвонились. Но там, как на Северном полюсе, только через спутник можно связь держать, да через пограничников и, как ни странно, через почту. Она одна после распада Союза там действует.
– Кстати, как погранцы служат? – спросил Дорогин.
– Пограничники живут, вернее, доживают, плавают на ржавых катерах, когда горючку найдут, а большей частью по берегу ходят, словно ищут, что море им подкинет. Молодцы они, иногда, когда в детском доме совсем невмоготу, кое-что подкидывают. Мешок муки, тушенки с десяток банок, макароны.., хотя самим жрать нечего.
– Помолчим… – предложила Тамара. С минуту все сидели в молчании, каждый думал о своем. Дорогин – о том, что вновь увидит места, где прошло его и Пашкино детство. Он даже не знал, что всколыхнется в душе в момент, когда он вновь увидит крыши детского дома: то ли тоска по утраченному, то ли припомнится что-нибудь светлое и доброе, но позабытое.
Тамара сдерживала себя, чтобы не попросить Дорогина остаться, и придумывала оправдание своему молчанию. Пашка же думал о том, что дети обрадуются, даже просто увидев машину, въезжающую в ворота детского дома. И уж тем более завопят от восторга, когда узнают, что им привезли подарки. Он вертел в руках губную гармошку, еле сдерживаясь, чтобы не заиграть.
– Сыграй, Павел, что-нибудь напоследок, – предложила Тамара.
– Хотите, вальс сбацаю, а вы станцуйте на прощание.
Паша взял гармошку двумя руками, поднес к губам так, как подносят ломоть арбуза, и с чувством принялся играть простецкий вальс, отбивая такт ногой. Дорогин пригласил Тамару.
– Ты же никогда со мной вальс не танцевал, даже не знаю, умеешь ли.
– С тобой – нет, а в детском доме я был большой мастак.
– За тобой, наверное, там все девчонки увивались?