– Дьявольщина! Наваждение!
Он вошел в ванную, пустил холодную воду. Струя с шумом ударилась о дно.
Григорий нагнулся и сунул голову под ледяную воду. Он фыркал, морщился и постепенно успокаивался. Студеная вода принесла облегчение. Синеглазов вытер мокрые волосы, затем тщательно причесался костяной расческой и взглянул на себя в зеркало. Под глазами были темные круги, а белки глаз покраснели. Губы непроизвольно кривились, щека подергивалась от нервного тика. Синеглазов понимал, что ни алкоголь, ничто другое не смогут снять это нервное перенапряжение. Только бы избавиться от останков девочек! Только бы куда-нибудь их деть и вычеркнуть из памяти, оставив воспоминания лишь о наслаждении!
Но было еще одно дело. Сегодня вечером по просьбе шефа он должен был отправиться в Питер. Да это была и не просьба, это было распоряжение, даже приказ. И отказаться от поездки Синеглазов не мог, понимая, какие большие деньги стоят за контрактом. Но прежде чем уехать в Питер, надо было во что бы то ни стало избавиться от сумок, вернее, от их содержимого. К сумкам Синеглазов уже привык и не хотел с ними расставаться. Да и выбросив сумки, можно было оставить улики, ведь многие из жильцов дома на проспекте Мира видели эти сумки, видели, как он их ставит в багажник автомобиля, соседка наверняка помнит, что он объяснял, что едет за город жарить шашлыки.
Кстати, дачи у Синеглазова никогда не было и иметь ее он не желал. Он испытывал ко всем дачникам какое-то брезгливое чувство. Он с презрением смотрел на руки своих знакомых и коллег-дачников, на их грязные ногти. У него вызывали непонимание титанические усилия людей, затраченные на то, чтобы вырастить пару мешков картошки или ведро морковки. Все это проще купить на рынке или в овощном магазине. Григорий Синеглазое удивлялся, откуда у людей такая тяга к глупому занятию – ковырянию в земле.
Единственное, что ему действительно нравилось – иногда закапывать останки своих жертв. Вот это ему приносило удовольствие и одновременно облегчение, словно какая-то часть его собственной жизни, его биографии, его личного времени скрывалась под землей, засыпанная шуршащим песком и черноземом. Но к захоронению останков Синеглазов прибегал в общем-то редко. Ведь для этого следовало выезжать за город, находить безлюдное место – какую-нибудь рощицу или опушку леса – и там лопатой с коротким черенком рыть могилу. Правда, Синеглазов никогда не называл яму, в которую он сбрасывал останки, могилой. Он относился к этому проще. Он наклонялся, вдавливал штык лопаты в землю, срезал дерн и вырывал глубокую траншею. А затем туда, оглядевшись по сторонам, сбрасывал пакеты. Утрамбовывал их ногами и на прежнее место, аккуратно, клал полоски дерна. И уже через несколько недель трава вновь пускала корни, но и через два часа это место найти было невозможно. Даже сам Григорий Синеглазов ни под какими пытками не смог бы показать, куда он закопал тот или иной мешок.