- Что вы хотите от меня? - выдохнул профессор.
- Я уже объяснил вам в довольно доступной форме, - сказал дельфин с трезубцем.
- Ну, хорошо! Так, господа!
- К черту "господ", - рявкнул бассейн.
- Друзья!
- Долой дружбу ходящих по суше!
- Но как же к вам обращаться? - Профессор растерялся окончательно.
- Это уж слишком, парни, - произнес в защиту чей-то голос, по тембру, его проводника. Все стихло.
Профессор даже с некоторой нежностью благодарно взглянул на дельфина (недаром я его любил, когда он был животным). Но, стой! Как же он шел по коридору, как он сидел у меня. Он же не должен мочь, не может, должен... Профессор глянул вниз и упал... У дельфина не было ног, но у него что-то было и на этом "чем-то" были надеты его, профессора, ботинки.
Нас загоняют спать, гасят свет везде, а в темноте находиться страшно. Вот и идешь, и спишь. Как все-таки прекрасно, что есть коридоры - по ним гуляют, и туалеты - в них, нет-нет, в них курят. Только там душно, но там все время эти психи, эти проклятые психи раскрывают окна и сквозят. Я буду жаловаться завтра. Сейчас же напишу Косыгину... эх! Погасили свет, как же можно! Как же вам не стыдно. Ну, дайте только выздороветь. Покойной ночи. Жгу спички и пишу. Так делал Джордано Бруно. Он и сгорел поэтому так быстро. А я не могу, я пойду и буду спать, чтобы выжить, а уж тогда...
Я не могу спать. Нельзя спать, когда кругом в мире столько несчастья и храпят. Боже! Как они храпят! Они! Они! Хором и в унисон, на голоса и в терцию, и в кварту, и в черта в ступе. Они храпят, а я сижу в туалете, хоть здесь и сквозняки. Они храпят, потому что безумны. Все безумные храпят и хрипят, и другие звуки, словно вымаливают что-то у бога или у главврача, а сказать ничего не могут, потому что нельзя. В десять - отбой, и не положено разговаривать. Кем не положено? Неизвестно. Такой закон и персонал на страже. Как заговорил, так вон из Москвы, сюда я больше не ездок. А кому охота после отбою - вон из Москвы. Это в такую-то слякоть, в больничной одежде. Вот и не разговаривают, и храпят, мол, господи, защити и спаси нас, грешных, и ты, главврач, сохрани душу нашу в целости. Душа - жилище бога, вместилище, а какое это к черту жилье, если оно все провоняло безумием и лекарствами и еще тем, что лекарствами выгоняют.
Доктор, я не могу спать, а ведь вы приказали, вы и лекарства мне, конечно, эти самые, чтобы я спал, а от них импотенция. Да-да, не убеждайте меня, мне сказал алкоголик, а он-то знает, и сам, в конце-концов, читал в медицинском справочнике. Доктор, отпустите меня с богом! Что я вам сделал такого хорошего, что вам жаль со мной расстаться? Я и петь-то не умею, без слуха, я и исколот-то весь иглами и сомнениями.