Вассер открывала рот редко, исключительно во время сеансов: «Позывные. Есть? Принимай. Отправь вот это» – и все Говорила всегда по-русски. Должно быть, считала унтерменша недостойным внимать языку своего Фюрера.
Для нее Егор был не человек, а голая функция: уши, да пальцы на ключе. Она же, хотел он того или нет, заняла в кошмаре, из которого теперь состояла его жизнь, место Главного Персонажа. Даже единственного. Выражение ее лица, мимика, интонация – всё имело для него огромное значение. Какой хлеб она принесла – белый или черный? Что за бутылка у нее в сумке – с кефиром или с молоком? Зачем она посмотрела на рацию – просто так или будет сеанс связи?
Самое противное было то, что Егор понемногу приспосабливался к подвальному существованию.
Первым приноровилось брюхо. Желудок научился угадывать время кормежки, и примерно за полчаса до появления Вассер начинал исходить соком.
Потом сориентировались мочевой пузырь и кишечник. Они больше не терзали Егора бесплодными позывами, а давали о себе знать сразу после того, как просыпался желудок.
Затекшее тело ждало прихода Вассер, дрожа oт нетерпения: сейчас можно будет расправить руки, сесть, сделать несколько шагов.
Отвратительней всего, что и сердце откликалось на лязг двери радостной барабанной дробью.
Вот что фашистские сволочи хотят сделать со всеми нами, скрежетал зубами лейтенант. Превратить в голую функцию, в рабочую скотину, в свиней, которые радостно хрюкают перед кормежкой
Я уже не человек, я собака Павлова. Зажигается лампочка, и у меня сразу изо рта текут слюни.
От тяжелой, удушающей ненависти у Егора сводило кулаки. Ах, что бы он сделал с этой гадиной, если б не связанные руки. Или пускай связанные, только бы она хоть раз подставилась, чтоб можно было врезать ей снизу вверх, в подбородок. Или сбоку, в висок. Он вложил бы в этот удар всю свою силу, всю ярость!
Но проклятая шпионка была опытной дрессировщицей. Всё время настороже, всё время на расстоянии вытянутой руки. Сколько раз, ковыляя стреноженным к столу, Егор прикидывал: если резко развернуться, достанет он ее или нет? Получалось, что вряд ли. Когда садился, она сокращала дистанцию, но сидя разве размахнешься?
Да и сил с каждым днем оставалось всё меньше.
От скудной еды, от неподвижности, от духоты Егор стремительно слабел. Теперь, поднимаясь с кровати на ноги, он с трудом удерживал равновесие – от резкого движения перед глазами вспыхивали круги. Прыгать по полу он перестал, вместо этого мелко переступал. Не только из-за слабости, но и потому, что брюки на нем висели мешком, прыгнешь – свалятся. Ворочался на койке гораздо чаще, чем вначале. Это оттого, что выпирали кости.