Как только Фрося подумала о детях, ей сейчас же представился весь ужасный смысл её поступка, и она заплакала навзрыд.
Иван, растерянный, бормотал что-то, но от бессвязных, глупых слов его она чувствовала себя ещё большей преступницей.
— Уйди, уйди от меня! Не трожь! — кричала она сквозь рыдан;1я, хотя Иван и не пытался её удерживать.
Неизвестно отчего: оттого ли, что слёзы облегчили, то ли оттого, что ей стало жалко Ивана, в сущности ни в чем перед нею неповинного, но Фрося вдруг смягчилась, постепенно успокоилась и, притягивая к себе его большую кудрявую голову, заговорила:
— Прости меня, Иван Митрич. Дура я — вот и всё тут, — и засмеялась тем необыкновенно счастливым и лёгким смехом, какой бывает только после слёз у детей да у женщин. — В самом-то деле, что это я разревелась? Бегла, бегла к тебе — и вот тебе на, в слёзы! Ну и дура! Было б отчего… На-ко вот, Вань, яблочка тебе принесла. Возьми! — И в темноте она ткнула ему в нос что-то круглое, душистое.
— Спаси тебя Христос! — взволнованно сказал он, захватив яблоко рукою вместе с её холодной и влажной от слёз ладошкой.
— Нет уж, Христос не спасёт меня… — И Фрося посмотрела на далёкую звезду, видневшуюся через прохудившуюся крышу.
— Спасёт. Разве мы виноватые?
— Ладно. Будя об этом. Ешь.
В наступившей тишине раздался сочный и звонкий хруст. Брызги рассыпались в темноте. В воздухе запахло далёким и неповторимым. У Фроси сладко заныло в груди.
— Помнишь, Вань?..
— Чего?
Она обиделась: как же он мог не переживать того, что переживала сейчас она! Решила подсказать!
— Ну, сад, медовку…
— А что? — опять не понял он.
Ей стало зябко.
— Ничего, так я… Вань, а что же теперя будет… с нами, с тобой?
— Не знаю.
— А почему ты меня Фросей назвал?
— Да потому, что не молоденькие уж мы.
— Правда. Куда уж… — согласилась она, помолчав и подумав о чём-то. Вздохнула и, глядя в темноту, прибавила: — Как же я теперя Наташке твоей в глаза буду глядеть? Ведь мы с ней подруги?
Иван начал было что-то говорить, но Фрося перебила его:
— Молчи. Не надо об этом. — Она долго всматривалась в него и вдруг утопила пальцы в мягких его кудрях. — Приласкал бы, пожалел. Лежит, как чурбан…
Потом она сидела рядом с ним, тихим, присмиревшим, и решала для себя трудную задачу: как сделать так, чтобы домашние ничего не узнали. Конечно, проще и лучше всего было бы вот прямо сейчас подняться, пойти в село, забежать на минутку к матери, а оттуда — сразу же домой, никто бы ничего плохого и не подумал о ней. Но теперь, после того, что случилось, Фросе очень не хотелось оставлять его одного, и в конце концов она решила, что ничего страшного не произойдёт, если останется ещё на час — всего на один час, ни капельки дольше, Однако прошёл и этот час, и ещё один, и ещё, а она не уходила.