там в это время дня, ты будешь поражен. Поистине, это интереснейший предмет для человека, одаренного художественным темпераментом! Я предпочитаю морг театру».
Уходя, Гастон дает несколько франков ребенку, который сначала «жутко и восторженно визжит» (от этого звука дребезжит потолок), а затем целует деньги. «Забавный звереныш!» – говорит Жессоне.
По дороге к моргу Жессоне приподнимает шляпу, с фантастической любезностью приветствуя грязных, опустившихся женщин. В морге они видят разложившееся и обезображенное тело Сильвиона Гиделя, и Гастон проверяет, умеет ли владеть собой. Смотритель морга считает священника самоубийцей, но Жессоне, знаток анатомии, думает, что тот был убит. Гастон, по вполне понятной причине, стремится сменить тему и, когда Жессоне делает набросок тела, рвет рисунок на мелкие клочки: «Я думал, что это ненужная бумага! Прости меня! Я становлюсь ужасно рассеянным, – с того момента, как начал пить абсент!»
На улице они оба начинают нервничать – Жессоне видит преследующий его призрак кредитора, Гастону мерещится Сильвион. После небольших отступлений о Золя, атеизме и нравственном падении Парижа, Гастон с радостью ныряет в кафе. «В каком прибежище демонов и обезьян мог бы я спрятаться?» – раздумывает он.
В третьем томе Гастон еще ниже скатывается по скользкому откосу. Проходя рядом с авеню дель-Опера, он видит корабль, плывущий по зеленому морю, затем корабль разваливается на части, и из него выходит скелет. «Все это проделки моей ведьмы Абсента! Ее волшебный фонарь странных видений поистине неиссякаем!» Люди, бродящие под ее влиянием, – в Париже не редкость: «Множество людей находится под влиянием этой фурии… мужчины, которые заманили бы сущего ребенка в виде женщины и не только совершили бы над ней насилие, но убили бы и затем изуродовали бы ее тело».
Гастон снова встречает на улице своего отца и на этот раз говорит ему правду. Бове-старший приходит в ужас:
– Ты говоришь, что пристрастился к абсенту. Знаешь ли ты, что это значит?
– Думаю, да, – ответил я равнодушно. – Это, в конце концов, смерть.
– О, если бы только смерть! – воскликнул он с горячностью… – Это много больше – самые отвратительные преступления, грубость, жестокость, апатия, разврат и одержимость! Понимаешь ли ты, какую судьбу себе уготовил, или не задумывался над этим?
Я устало махнул рукой.
– Mon Pere [101], вы напрасно волнуетесь! <… > Даже если я и вправду стану безумным, как вы любезно намекаете, я слышал, что безумным можно только позавидовать. Они мнят себя королями, императорами, папами римскими. Надо полагать, такая жизнь столь же приятна, как и любая другая.