Сомерсет Моэм создал запоминающийся образ ни о чем не жалеющего любителя абсента, Кроншоу, которому, по-видимому, известна тайна жизни. Он появляется в романе 1915 года «О страстях человеческих». Кроншоу вернулся из Парижа и теперь живет в Сохо, на Хайд-стрит, 43. Филип, молодой врач-идеалист, снова встречает его в захудалом ресторане на Дин-стрит.
Прошло почти три года с тех пор, как они расстались, и Филип был потрясен переменой, которая произошла с Кроншоу. Прежде он был скорее грузен, теперь же лицо у него было высохшее, желтое, кожа на шее обвисла и сморщилась; одежда болталась мешком, как с чужого плеча, воротничок казался на три или на четыре номера шире, чем надо, и это делало его еще более неряшливым. Руки непрерывно дрожали. Филип вспомнил его почерк: неровные строчки, бесформенные каракули. Кроншоу был, очевидно, тяжело болен.
– Ем я теперь мало, – сказал он. – По утрам меня всегда тошнит. На ужин заказываю суп, а потом беру кусочек сыру.
Филип невольно смотрел на абсент, и, перехватив его взгляд, Кроншоу ехидно посмотрел на собеседника, словно издеваясь над его попыткой воззвать к здравому смыслу.
– Да, вы правильно поставили диагноз. Небось, считаете, что мне не надо его пить?
– У вас, очевидно, цирроз печени, – сказал Филип.
– Да, наверное.
Он насмешливо поглядел на Филипа; прежде этот взгляд заставлял молодого врача болезненно чувствовать свою ограниченность. Казалось, он говорил, что все рассуждения Филипа уныло тривиальны: ну хорошо, вы признали очевидную истину, стоит ли еще распространяться?
Филип переменил тему.
– Когда вы собираетесь обратно в Париж?
– Я не собираюсь в Париж. Я собираюсь умереть.
Простота, с какой он это сказал, потрясла Филипа. Он раздумывал, что бы ответить, но всякие слова казались неубедительными. Он ведь знал, что Кроншоу болен смертельно.
– Значит, вы намерены обосноваться в Лондоне? – неловко осведомился я.
– А что мне Лондон? Я здесь как рыба, вытащенная из воды. Брожу по людным улицам, меня со всех сторон толкают, и у меня такое чувство, будто я попал в мертвый город. Мне не захотелось умирать в Париже. Я решил умереть на родине. Не понимаю, в чем тут дело, но какая-то внутренняя тяга привела меня домой.
Филип знал женщину, с которой жил Кроншоу, и его двух чумазых детей, но тот ни разу о них не упомянул, и он не решался о них спросить. Интересно, что с ними?