Ратри мучила скрытой болью глаза и вдруг, расплакавшись, припала Индре на грудь.
— Прости, ну прости! Я же не знала, что его нельзя поить.
Она плакала тихо. Больше в душе.
— Почему именно я? Почему именно я должна причинять тебе боль?
Индра хотел сказать ей что-нибудь сладкое, но решил не портить вкус утраты друга.
— Переживём, — осторожно ответил воин.
Они шли по вечернему саду, замершему бесполезной тишиной, и оба боялись этих двух слов: «А помнишь?»
Утром Индра ушёл. Простившись с Диводасом и забрав буланых. Уже в поле его догнала Ратри. Она держала в руках тёплый комочек жизни. Щенка с розовым носом.
— Её зовут Сарама, — сказала женщина. — Это, конечно, не конь, но и она может принести тебе удачу.
* * *
Не засиделся Индра и у бхригов. Едва обкатав колесницу, наладив поводья, перетянув ремни и заменив всё, что ещё можно было заменить, воин засобирался в дорогу. Возможно, теперь это выглядело неоправданной спешкой. Колесница могла рассыпаться уже через день. Или через два. Но кшатрий был настойчив.
Атитхигва молчал и безропотно наблюдал за сборами.
— Что будет, то будет! — сказал он наконец.
— Сильно сказано, — улыбнулся Индра.
— Главное — к месту.
— И ко времени. «В нужное время в нужном месте!» Так говорил мой отец. И как выяснилось, не он один.
— Должно быть, это — любимая мысль всех лежебок.
Атитхигва пытался шутить. Чувствуя некоторую нескладность своего остроумия:
— И ещё, на всякий случай, не тряси ваджрой над головой. Как прошлый раз. Может быть, это дурной знак?
— Чем не трясти? — переспросил Индра.
— Ваджрой, я так назвал твою палицу — Молния.
— Ты любишь всему давать имена.
— Заметь: давать свои имена.
— Это — существенное добавление. Что ж, пусть будет Ваджра, я не против.
Индра кинул в колесницу свёрнутый плащ, прикрепил к раме копьё, клыком вверх, и был готов. Щенку нашлось место в шкурах. Которые он тут же описал.
Друзья обнялись, и возничий занял своё место на поводьях.
Бхриги долго смотрели вслед удаляющейся колеснице. Их хотар поймал себя на мысли, что, если бы сейчас у неё сломалось колесо или где-нибудь лопнули ремни, приговорив дорогу невезеньем, он не стал бы это считать неудачей.
Но колесница катила по утренней земле, и ровный гул её далёкого пробега, в котором уже не слышалась россыпь торопливых копыт, делал Индру безнадёжно уходящим. В этом своём далеке. Для бхригов, тихо глазевших вслед. А их —безнадёжно остающимися. В вечном покое насиженного места.
— Смотри, Анинасья, вот едет колесница, — сказал Кунару, показав скромной улыбкой в сторону мчавшейся конной упряжки. Так, будто он уже привык к подобным встречам.