Когда мы вошли в Большой Зал Гильдии — великолепные стены и полы из дерева, отполированного до золотого сияния, и купол, расписанный изображениями горбатого бога, играющего на арфе, — Гвайтир нервно поежился. Его страшила мысль о том, что меня не примут, что я погибну в какой-нибудь битве и что мир не успеет услышать мою музыку. Когда он собрался уходить, я положил руку ему на плечо и прошептал:
— Если я ему не нужен, он будет молчать, и я пойму, что он задумал что-то другое. А если он хочет, чтобы я ему служил, меня примут.
Так оно и вышло. Я сел на табурет посреди комнаты со множеством ниш, в которых гуляло эхо, а передо мной сидели десять лучших музыкантов королевства — живая легенда. Они ничего не слышали обо мне с того триумфального выступления на королевском пиру и, должно быть, решили, что голос у меня с возрастом переломался и стал совсем никудышным. Прислужник у двери сказал Гвайтиру, что правление Гильдии согласилось меня послушать только из уважения к нему и еще из-за того, что я племянник короля и нельзя об этом забывать.
Что до меня, то я вряд ли мог бы потом рассказать, сколько человек меня слушали и кто там был, потому что надо было заставить умолкнуть все, чтобы услышать Роэлана.
"Господин, — шепнул я в глубоком моем молчании. — Слуга твой Эйдан ждет зова твоего".
И мгновение спустя этот зов пришел — стремительный поток чувств смял меня, как летний ураган, огонь заструился по моим жилам, дыхание замерло, а потом я собрался с силами и расслышал его слова. Гулкого одиночества больше не было — в сердце моем звучал голос, полный нежности:
Любимый мой, утешь меня в беде.
Я жажду вспомнить все, что я забыл,
Заставь меня все вспомнить, пой мне, Эйдан…
Мой учитель. Мой господин. Мой бог.
В тот день я пел о возвращении домой, о промерзшей земле там, где некогда — века назад — был рай. Я пел о превратностях пути, о тоске по дому, о забвении, о бремени лет и о беге времен и о том, как путник подумал было, что все потеряно. Гвайтир потом говорил, что судьи плакали, слушая меня, но я не помню ничего, кроме того, что Роэлан отвечал мне. В его песне, которую слышал только я, сердце путника нашло успокоение — он увидел озеро огня среди снегов, он повстречал братьев и сестер, с которыми так долго был в разлуке, и радость переполнила меня — я застыл, зачарованный, пока не стихли последние божественные ноты.
— Где ты такому научился, мальчик? — спросил кто-то из судей. — Кто водил по струнам твоей рукой? Твои пальцы рождают музыку ветра, песня твоя славит лунный свет на снегу, щебет птиц, шепот зимнего тумана…