Найдем купца и на «конюшню». Возьмем не меньше трех тысяч баксов. Гараж ведь тебе не нужен. Ну будь здоров!
Машина затормозила неподалеку от «Казино», под огромной рекламой «Мальборо» с соблазнительно выдвинутой из пачки сигаретой. Андрей не успел ответить, так как в эту минуту не думал о продаже гаража, Спирин тиснул ему локоть («перезвонимся«) и, ловко выхватив свое плотное тело из машины, хлопнул дверцей.
– Ох, силен, – выговорил лошадинозубый, провожая завистливым взглядом борцовскую фигуру Спирина, шагающего по тротуару раскачкой.
– Вы хорошо знакомы? – спросил Андрей, не намереваясь спрашивать о том, что бьыо явным, и добавил с опережением ответа: – Впрочем, понятно. Меня на Большой Гнездниковский, если не трудно.
«Почему я сказал Большой Гнездниковский? Я не мог себя пересилить, не мог позвонить после той нелепой встречи. И она тоже. Нет, я не могу прийти к ней, как будто ничего не произошло… Так зачем же я назвал Большой Гнездниковский?»
– Чего это вы, а? Головка болит? Не с перепою ли?
– Что? – Андрей глянул на водителя. Лошадинозубый растянул губы изображением улыбки.
– Чего-то вроде застонали вы. Машину никак жалко? А?
– Чушь!
– Двенадцать «лимонов» в карманчик положили – тоже не презерватив купить, ха-ха! Не двенадцать штук баксов, а все ж!…
– Давайте-ка помолчим. Вы – владелец машины. И все между нами закончено.
– То-очно. Я – кобыла моя…
Но все между ними было закончено, когда с солнечной многолюдной Тверской въехали через арку в Большой Гнездниковский переулок, узкий, прохладно покрытый тенью, и остановились перед старым многоэтажным домом с полукруглыми эркерами, еще не по-осеннему блещущими стеклами на верхних этажах. Андрей вылез из машины, в знак прощания приложил два пальца к виску:
– Привет. Надеюсь, больше не встретимся. Счастливо ездить!
– А кто ё знает! – откликнулся тот по-приятельски. – А может, и свидимся!
– Думаю – нет.
– Бывает, и старушка рожает. О кей!
Он развернул машину и через арку, наполненную солнцем, выехал на Тверскую.
Сверток с деньгами, плотно втиснутый в карман, давил на грудь, и, может быть, потому, что ему не понравился лошадинозубый покупатель, или потому, что стало вдруг жаль потери, словно бы живого существа, с которым был связан несколько лет, облегчения от продажи не было.
Он стоял на тротуаре перед домом и смотрел вверх, на окна, горящие на сентябрьском солнце, влюбленный мальчишка под окнами возлюбленной.
В одну из бессонных ночей после смерти деда ему представилось в полузабытьи, что они сидели в ее комнате перед раскрытым окном, и он на какую-то секунду взглянул на нее, готовясь спросить что-то страшное для себя и для нее, и сразу сбилось дыхание, а она откусила кончик нитки, опуская голову к какому-то шитью. Смеясь от страха, он еле выговорил: «Я люблю вас». Она посмотрела на него изумленными глазами и медленно спросила непонятое им: «Джинн – гений добрый или злой?»