– Андрей, я хочу на «ты», – выговорила Таня, и кресло, толчками раскачиваясь, заскрипело в тишине и смолкло. – Андрей, – жалобно позвала она. – Почему ты не говоришь правду? Зачем ты шутишь и иронизируешь?
– Правду? Какую?
– Почему ты прямо не скажешь, что презираешь меня?
– О, Таня, Таня, не убивай. Я не так уж плох. Если бы ты сказала «ревнуешь», я бы кое-как понял. За что я могу тебя презирать?
– Господи, как болит голова!… Она сдернула плед и поднялась (качалка без скрипа покачалась и замерла), прошлась в другой конец комнаты и там опустилась на стул в отдалении от Андрея, сжимая коленями сложенные лодочкой ладони.
– Ты, наверно, добрый, – сказала она, и тут он, чтобы не продолжать этот разговор, выхватывая из серого тумана услышанную вчера во сне странную фразу, приостановил ее:
– Подожди, я вспомнил – когда же ты спросила у меня: «Джинн – добрый гений или злой?»
– Я ничего не спрашивала. Ты опять фантазируешь? Джинн в сказках об Аладдине. Разве он имеет какое-то отношение ко мне? Как я не хочу, чтобы болела голова! Невозможно терпеть. Как не хочу… Это мешает думать и говорить…
Она разгладила обеими руками лоб, тряхнула пальцами, суеверно сбрасывая с них что-то, и вдруг беглый страх появился на ее лице, в ее изломанных бровях.
– Как ты сказал – злой джинн? Мне как-то не по себе, Андрей. Это не джинн, а какая-то чудовищная ведьма, безобразная злая Баба Яга напускает на меня что-то… – заговорила Таня стеклянным голосом. – Мне жутко становится. Я будто иду по краю ужасной пропасти, а там на дне шипят, копошатся клубки змей и манят меня: «Прыгай, прыгай!» Я не знаю, Андрей, что происходит со мной…
Она упала лицом в ладони, плечи ее вздрогнули, и беззащитно рассыпались по плечам волосы, а он, подойдя, готовый умереть в эту минуту от ее тихого плача, встал на колени, чтобы быть ближе к ней, увидел, как сквозь пальцы просачиваются слезы, и почему-то подумал, что между ним и ею остается все меньше и меньше надежды.
– Таня, не плачьте, это ни к чему, это, как говорится, на радость врагам, – говорил Андрей, с грустной надеждой переходя на «вы», подыскивая утешительные слова и гладя ее мокрые от слез пальцы. – Лучше давайте поговорим, и, если я могу помочь, я помогу. Я сделаю все, что в моих силах… бросайте, не раздумывая, свое манекенство или… как там его… манекенщичество и поступайте в какую-нибудь платную или неплатную театральную студию. Это все-таки лучше. Давайте я поговорю с Жарковым. Он хоть грандиозный лицедей, но известный, у него какие-то связи. Ну, ну, вытрите слезы, улыбнитесь. И давайте поговорим. Ведь ничего страшного не произошло?