– Так что молчишь, куколка? Говори, откуда героин? Где покупали? – неуклонно звучал допрашивающий голос Спирина, и в его прямом взгляде, впившемся в Яру, взблескивала презрительная гадливость. – Ты слышишь, что я спрашиваю, вонючая наркоманка!
– Нет, нет, не я… Я не хотела, я не могу, – начала по-птичьи вскрикивать Яра, и бессмысленная улыбка, как резиновая, преобразилась в маску страха, искривившего ее неживое изможденное лицо. – Я не хочу, миленький… Вы пришли ко мне… к Тане? Я узнала, узнала…
Спирин схватил ее за плечо, сильно, отрезвляюще потряс:
– Не притворяйся, стерва! Ты меня слышишь и все понимаешь! Где брали наркотики?
– Я не могу… не хочу… Уходите. Уходите…
– Говори, где брали наркотики? У кого? – выговорил Спирин и, отпустив ее плечо, с рассчитанной хлесткостью ударил Яру по щеке, у нее откинулась вбок голова. – Не скажешь, изобью, как собаку! Ах, ты ярочка непорочная! Героином балуетесь, дурье безмозглое! Это ты достаешь наркоту?
– Не бей меня… у меня все болит… я не хочу… Гад, змей… ползучий… из ямы… из ямы…
И с чернотой в зрачках, скользя боком и плечом по косяку, она села на пол на подкашивающихся ногах, свесила голову и вдруг с такой пронзительностью убиваемого животного завизжала, что Андрей сперва не понял, в чем дело, и крикнул:
– Тимур, что с ней?
– Замолчи, дура! – Спирин присел, рукой сдавил ей нижнюю челюсть. Яра захрипела.
– Тимур, отпусти ее! – сказал Андрей.
– Ни хрена не петришь! Извалохать бы ее надо, дешевку! – отозвался распаленный Спирин. – На окосевших лупеток кулак действует. Как электрошок. Понял? Подружка Тани, а? Да-а, Андрей, нашел ты себе Таню-Танюшу, купеческую дочь, где ночевала ты прошлую кочь! Ногой вляпался в поносную жижу, браток! Смотри-ка! Смотри-ка! – воскликнул он, указывая подбородком на кровать. – Очнулась!
И тут же дурной рвущийся крик достиг Андрея:
– Не бейте ее! Садисты! Звери! Уходите прочь! То, что увидел Андрей, было обнажено и безобразно, что лучше было бы не видеть ему, как надругательство, как оскверненность чего-то дорогого, неприкасаемого. Таня с разлохмаченными волосами, загородившими ли цо, свешивалась головой к полу и, глухо мыча, рукой шарила под кроватью, наконец выдвинула тазик, закашлялась, и ее начало рвать мутной слизью, желчью, которая пачкала волосы, упавшие в таз. Она давилась, с натугой стонала. Спина выгибалась, ее слабые позвонки на тонкой шее выказывали беспомощную жалкость, и Андрей с отчаянием почему-то подумал, что она скоро умрет. Задыхаясь, она вскинула голову, заледеневшие зрачки на ее гипсовом лице показались огромными, она выкрикивала: