– Значит, он ценный?
– Для музея? Откуда мне знать? Ты ведь эксперт. Он старый… создан задолго – чертовски задолго – до Хокусаи. Поэтому как древность имеет некую ценность. По его виду этого не скажешь, но Беннет у нас в своем роде ученый. Он им занимался, нашел… кое-какие источники. Беннет говорит, из этого листка когда-то сложили чашу. Согласно легенде, листок был окрашен кровью… кровью его, заметь, не разрисовали, кровь в него плеснули. На Голгофе. Потом чашу сплющили и тайком вынесли – под плащом, наверное. Позже лист развернули, и оказалось, что он расписан, так сказать, первичными символами. Его можно снова сложить, чтобы получить другие предметы, другие картины… Этакая метаморфирующая пиктограмма, если ты понимаешь, о чем я. Бумажный калейдоскоп, окрашенный кровью и выдающий случайные картинки. Но тем не менее складывающиеся образы – точнейшее отображение фундаментального порядка в сущем.
Говард сидел молча, пытаясь переварить эту мысль, но она казалась назойливо шизофреничной. Внезапно он увидел порядок там, где прежде не замечал: образы могут таиться в нагромождении камешков на посыпанной гравием обочине, в расположении листьев на дереве, звезд в ночном небе. Послания складывались из иероглифов полета птичьей стаи, ледяных частиц в хвосте кометы.
Но самым странным и тревожным казалось то, что за Говардом как будто послали. Возьмем бумажную лилию. Была ли эта находка счастливой случайностью или таинственно подстроенным шагом в извечном процессе? И сны? Рисованные облака, полные намеков, путешествий, влечения? Даже пеликан-символ…
Встав, дядюшка Рой выглянул в щелку между гардинами на улицу, словно проверял, безопасно ли продолжать, а потом задернул снова.
– Позволь сказать, что теперь, когда ты в наши дела ввязался, избежать этого ты можешь не больше, чем метеор – избавиться от притяжения ближайшей планеты. И я не бросаюсь пустыми словами. Не буду водить тебя за нос. В этой борьбе умирали и умирают. Пули сегодня утром были самые настоящие. Лейми и ее шайка не просто концерн, скупающий недвижимость. Я говорю о том, что ты невинный пешеход, случайно забредший на территорию смертельной войны. Тебе кажется, ты, как коммивояжер, ходишь по домам, продаешь энциклопедии, а потом в один прекрасный день в руке у тебя окажется пистолет, и ватага горняков, сплюнув у твоего плеча табак, назовет тебя «брат Говард». Понимаешь, к чему я?
– Кажется, да. Может, вам не стоит мне больше ничего рассказывать? Если рисунок не то, что я думал, ничто меня тут больше не держит. Я мог бы вернуться на юг.