После смерти братьев и сестер Кэрролла его бумаги перешли на хранение двум незамужним племянницам - Менелле и Вайолет - и оставались у них до самой их смерти (Менелла умерла в 1963-м, Вайолет - тремя годами позже). За это время многие бумаги были утеряны (включая четыре тома дневников), кроме того, отдельные дневниковые записи были вырезаны ножницами. В 1953 году тщательно отобранные племянницами фрагменты дневников были изданы в двух томах под редакцией Р. Л. Грина[6], который объясняет в предисловии, что так как Коллингвуд уже использовал при написании биографии дневники Кэрролла, "не было необходимости тщательно их сохранять - и они на много лет исчезли, вместе с остальными уцелевшими бумагами. По прошествии времени они вновь нашлись в подвале, выпав из картонной коробки; оказалось, что из тринадцати томов недостает четырех ...".
Конечно, объяснение звучит малоубедительно - да и следы ножниц в дневниках достаточно красноречивы. (В более поздние годы племянницы Кэрролла признались в уничтожении отдельных дневниковых записей.) Изданные фрагменты дневников ничем не нарушали уже сложившийся образ аскетичного ученого чудака, жившего скромной и спокойной жизнью...
Однако как бы ни скрытничали лояльные племянницы, XX век уже начинал творить свои мифы. После Великой войны (так называли англичане Первую мировую) образ Кэрролла стал неуловимо меняться. Это были годы "победного шествия" психоанализа, быстро распространившегося в Европе, Америке, России и даже в консервативной Англии. Уже в краткой "Заметке о Шалтае-Болтае", вышедшей в 1921 году в связи с новым переводом "Алисы в Стране чудес" на немецкий язык, Дж. Б. Пристли высказывал провидческие опасения относительно того, что этой книгой вскоре займется "добрая тысяча важных тевтонцев", что "на сцену неизбежно явятся Фрейд и Юнг со своими последователями, и нам предложат чудовищные тома о Sexualtheorie в "Алисе в Стране чудес", об Assoziationsstudien Бармаглота и о сокровенном смысле конфликта между Труляля и Траляля с психоаналитической и психопатологической точки зрения".
В своем эссе Пристли высказывает еще одно предположение, которое, увы, не оправдалось; впрочем, он и сам этого опасался. "Что до самой Алисы... пишет он, - но нет, Алису пощадят; я, во всяком случае, не собираюсь разрушать иллюзий задумчивой тени Льюиса Кэрролла. Да пребудет он еще немного в неведении о том, что там на самом деле творилось в Алисиной головке, этой - с позволения сказать - особой стране чудес".
Увы, Алису не пощадили. "Психоаналитическими и психопатологическими" толкованиями с жаром принялись заниматься - и по сей день занимаются! отнюдь не одни лишь "тевтонцы". Пристли, посвятившему столько прочувствованных страниц старой доброй Англии, даже в страшном сне не могло присниться, что будут писать об Алисе в этой самой Англии и в других англоязычных странах. Романтическое отношение к детству и детям, в котором ранняя пора жизни виделась как царство невинности, уступило место совсем иным взглядам. Начался век психоанализа, и книги Кэрролла, как казалось, предлагали весьма благодатное поле для новомодных умозаключений.