Кок сел за стол и стал открывать банку, обжигая пальцы, дуя на них и ругаясь.
– Что наверху? – спросил Вольнов кока.
– Туман опять. Прожектора включили на ледоколах.
Он открыл банку, облизнул с крышки молочный потек, полюбовался на свою работу и ушел за свежим чаем.
– Чего ты на собрании такую прыть развил? – спросил Левин.
– Я тороплюсь скорее вернуться.
– Куда?
– Назад.
– Куда назад?
– В Архангельск. Чай будешь пить?
– Дед, а дед, – сказал Левин механику. – Ты знаешь, что твой капитан женские сердца поедом ест?
– Женщины есть женщины, – после паузы сказал механик. – У них сердце – что колодец в пустыне: никто не знает, что там – живая вода или дохлый верблюд.
Левин захохотал, дрыгая от восторга длинными ногами:
– Как, как это? Никогда не знаешь: дохлый ли там осел или живая вода? Это пословица?
– Убери ноги с одеяла, – сказал Вольнов. Левин и ухом не повел. Он продолжал смеяться.
– Это, полярные капитаны, арабская мудрость, – торжественно объяснил Григорий Арсеньевич. Он тоже смеялся.
– А я, пожалуй, не прочь зимовать, – сказал Левин. – Так будет мне спокойнее. Не хочется домой возвращаться. Когда я дома живу, Григорий Арсеньевич, то непрерывно хочу идти в гастроном или… в инкассаторский пункт. Я беру авоську и ухожу. Пожалуйста: я куплю и молоко, и толокно, пожалуйста, – только бы не быть дома. Моряк с авоськой на шее…
Никто не ответил ему. Все слушали шорох и скрип льда за бортом. С палубы через люк доносился голос старпома: «Если тебя на корме поставили, там и стой… И куда лопату дел… Давай снег сгребай…»
– Все в жизни делают глупости, – сказал наконец стармех. – Особенно в молодости. Это в порядке вещей. А у меня что-то все не то с сердечком, капитан.
– Ложись пока, а я с флагмедиком свяжусь по рации. Может, он посоветует чего, – сказал Вольнов.
– Нет. Не надо. Они меня сразу в лазарет на ледокол отправят. Вот и весь перегон будет.
– Авоська – от слова «авось», – сказал Левин. – Авось что подвернется по дороге, да? А медиков я тоже не люблю.
Механик завернулся с головой в тулуп и лег спать.
С палубы вахтенные сгребали снег деревянными лопатами. Был слышен каждый скребок. Как в городе ранним утром через замерзшее стекло окна, когда после ночного снега дворники убирают мостовые.
– Пей чай, Яков, – сказал Вольнов, наливая кружки.
Левин взял кружку, поставил ее себе на грудь, сказал:
– Глеб, произошла какая-то чудовищная несправедливость… Ты знаешь, почему я все время уходил тогда от вас? В «Интуристе» и на улице потом?
– Нет. Я не думал об этом.
Вольнов подсел ближе к печурке и сушил возле нее портянки. Босыми ногами он все время ощущал вздрагивание и дрожь стального настила палубы. Ветер, очевидно, крепчал, и льды нажимали сильнее.