Едва я нажала на «отбой», как телефон зазвонил. Шмыгнув носом, я отняла палец от рычажка и сказала: «Алё?»
— Светочка? А это Иратов беспокоит. — Я вздрогнула. — Жаль, Светочка, — продолжал Тимурыч голосом вкрадчивым и ироничным одновременно, — что мы так и не встретились, не посидели попросту, по-дружески. Но, знаете ли, «служба дни и ночи». Отбываю к новому месту назначения, так что увидимся мы теперь не скоро. Мне вас будет о-очень не хватать.
— Мне тоже, — прошептала я в трубку. Неужели его взяли? Все-таки хватило доказательств? А откуда же он звонит?
— Целую ручки, Светочка. Берегите себя. Маме кланяйтесь.
— До свидания, Тимур Тимурович.
— До свидания, Светочка.
***
Щиток оказался вскрыт, «зверья» на проводах не было. Стриженый исчез.
Только кучка окурков в песочнице говорила о том, что он был здесь. Я шла по улице счастливая, в распахнутом пальто, которое разлеталось и трепетало за мной, как плащ Ники. Совсем уже весеннее солнце грело лицо; черный снег, застывший гребнями волн вдоль дороги, на глазах превращался в веселые лужи.
В лужах плавало солнце. Я снова после двух недель кошмарного напряжения замечала, как мужчины смотрят на меня, оборачиваются вслед. Я шла как по подиуму. Я была свободна!
Соболин встретил меня мрачный.
— Зайди к расследователям, — только и сказал он.
Спозаранник и Зудинцев сидели в кабинете насупившиеся, как два сурка.
— Иратова срочно переводят в Москву. Приказ был подписан вчера, пока вы с Соловьевым беседовали. У Тимурыча толстая и волосатая лапа имеется… Так что, Света… живи спокойно, — сказал Гриша Зудинцев.
Спозаранник молчал.
— Да, и передай наши… извинения Аркадию Романовичу.
Настроение у меня сразу упало. Непотопляемый мерзавец. Значит, слухи о его власти были небеспочвенны. Он не боялся ничего и никого — что ему маленькая девочка, журналисточка… А я-то размечталась о справедливости. Справедливость редко торжествует там, где речь заходит о власти.
Но у Спозаранника была еще одна причина смотреть на меня хмуро. Он был убежден, что, если бы они взяли не Аркашу, а стриженого, у них были бы шансы доказать, что и инцидент на дороге, и прослушивание телефона, и «наружка» были организованы по распоряжению Иратова. Спозаранник изложил мне все это в привычной категоричной манере, и я подумала, что, пожалуй, пусть он остается примерным семьянином.
Вот и все. Я вернулась в репортерский отдел и стала звонить по моим любимым источникам. Задержали и отпустили лохотронщиков. Бабушка вывалилась из окна. Подростки подожгли помойку. Тоска.
***
Мы сидели с Аркашей в милом ресторанчике на улице Рубинштейна и пили темное и густое, как патока, ирландское пиво. На губе у него появился мужественный шрам, под глазом осталось желтое пятно от синяка. Я смотрела на него и думала — как здорово, что он есть у меня, такой сильный, красивый и любимый. На нем был безукоризненный костюм и шелковый галстук с черными кисками. На руке, которой он держал пинтовую кружку, неярко блестел камушек. Он был самым элегантным мужчиной из всех, кого я видела.