В зале царила тишь и жуть, а за окном — буря…
Но как я обольщалась! Уже через полчаса мой до предела обострившийся слух уловил некий шорох. Царапанье веток, дождевая дробь или скрипы кровли — все это было совсем в другой, привычной уже тональности, новый звук принадлежал залу. Мне казалось, что скрипели петли дверей или старый паркет под легкими шагами. Но самое страшное было в том, что звук приближался! Я вспомнила почему-то портрет Мак-Дауэлла, его надменный прохладный взгляд, и в груди моей от этого воспоминания тоже похолодело. Ни в каких привидений я, конечно, не верила, но страшно мне стало так, что я готова была уже закричать.
Тут— то и ощутила я это прикосновение! Если бы меня схватили за какое-нибудь другое место, от моего вопля скончалось бы и само привидение. Но за попку мою мог взяться только гнусный Фазиль -я сразу его, гада, узнала!
— Ш-ш-ш! Куда лезешь? — зашипела я, как подвальная кошка.
— У-у-у! Привидения тебя жаждут!
— Отвали, самозванец!
Только я успокоилась насчет привидений, как меня стали одолевать новые страхи: а вдруг нас услышали? От мысли, что Володя разгадал характер возни в том углу, где несет службу его женушка, мне почему-то дико захотелось курить. Не помня себя от острейшего никотинового голода, чего со мной давненько уже не случалось, я прошептала в темноту: «Михал Михалыч, а покурить можно?», но тут же сообразила, что этим окончательно испорчу репутацию охотника за привидениями, и чтобы отстал от меня нахальный флибустьер, я сжала ему кожаную его промежность.
А что прикажете бедной женщине делать? Свершив сие членовредительство, я ловко прошмыгнула к лестнице. Вслед мне неслись сдавленные вздохи негодования, досады, но мне было все равно.
Я позорно бежала со сцены, ослабив ряды «субъектов наблюдения», и лишь сигарета в светлой привратницкой была мне утешением. А через каких-то пару минут я уже сладко спала на узеньком служебном диванчике, который предоставил в мое распоряжение юный и робкий милиционер Дима. И снился мне сон!
Снилось мне, что я снова оказалась в дворцовом зале, словно подсвеченном изнутри, и появляется откуда-то из угла девчушка-подросток, вроде как я в детстве. В руках серебрится флейта, лицо тоже серебристое, а платье старинное, будто из пудры. Плавненько поднесла она флейту к губам, дрогнули слегка щеки, и потекла в пространство любимая моя «Французская песенка», печальная и прекрасная. И вот уже плачет на моем плече Фазиль, а я будто бы целую его умильно, глажу по лицу, успокаиваю. Мол, славный ты, дурачок.
Но вдруг загремело что-то в другом конце зала, и мчится к нам по хрустящему паркету Соболин. "Вот он!