— Гвозди сейчас дороже золота, — сказал парень. — Гвозди — это всё.
— Тоже по радио слышал? — спросил я.
— Не, — сказал парень. — Это я сам придумал.
— Кончай, Швейк, — подал голос шофер. — Замерз.
— Побегай, дядя Корней, согреешься, — сказал Швейк.
Дядя Корней бегать не стал. Он забрался в кабину и завел мотор. Мы со Швейком ладонями сгребли оставшиеся гвозди и с трудом подняли тяжелый ящик на грузовик.
— Подвезите, — попросил я.
— Дядя Корней, — сказал Швейк. — Человека надо до центра подбросить…
— Много тут ходит человеков, — хмуро сказал дядя Корней. — Всех не перевозишь.
— У него папа большой начальник, — незаметно толкнув меня в бок, сказал Швейк. — Начальник милиции.
— По мне хоть нарком, — сказал дядя Корней, но подвинулся, давая нам место в кабине.
Всю дорогу молчали. В центре города шофер спросил:
— Где остановить? У милиции?
Я пожал плечами. Мне было безразлично, где меня высадят.
— До техникума, — сказал Швейк.
Железнодорожный техникум находился недалеко от Сеньковского переезда. Покачиваясь рядом со Швейком на скрипучем сиденье, я не знал, что сама судьба везет меня к новому порогу.
От техникума осталась громадная коробка. Ее окружили леса. Маленькие черные фигурки стояли на лесах и латали кирпичом огромные прорехи. Внизу человек сорок парней и девушек орудовали ломами и лопатами, таскали на носилках землю, обломки кирпичей. Швейк первым выскочил из машины и крикнул:
— На разгрузочку!
Дядя Корней не торопясь отбросил крюки. Борта лязгнули. Подошло человек пять.
— В кладовую, — распорядился Швейк.
Какой-то высокий парень в летном шлеме взвалил ящик с гвоздями на плечо, охнул и, вытаращив на меня глазищи, сказал:
— Помоги, а то пуп надорву.
Я подхватил ящик. Мы оттащили его в холодную полутемную кладовую. Потом таскали квадратные ящики и длинные. Тяжелые и легкие. В ящиках что-то брякало, перекатывалось. Потом мне дали лопату и велели накладывать мусор на носилки. Я швырял полные лопаты разного хлама, оставленного фашистами. Мне стало жарко, сбросил куртку. Соленый пот щипал глаза. Я забыл про голод, дождь. Мне стало весело. Две девчонки в стеганых куртках, перепачканных известкой, таскали носилки. Щеки у них были красные, глаза блестели. Поравнявшись со мной, одна из них, светлоглазая, командовала:
— Раз-два-три!
Носилки с костяным стуком падали на землю. Я кидал мусор, а девчонки стояли рядом и смотрели на меня. Я на них не смотрел. Я смотрел на лопату и на их ноги. У одной были приличные ножки. Полные, с круглыми коленками. Но все портили башмаки. Грубые, облепленные известью, они каши просили. Как-то раз, набросав на носилки мусора, я выпрямился и повнимательней посмотрел на девчонок. Приличные ножки принадлежали светлоглазой. Вторая была тумба — круглощекая, с крошечным носом. Про таких толстух моя бабушка говорила, что у них нос караул кричит — щёки задавили. У моей бабушки был верный глаз. Толстуха мне совсем не понравилась. А светлоглазая была ничего. Хорошенькая.