– Однажды вы проникли в помещение, сломав окно второго этажа. И еще вы ограбили двух женщин с детскими колясками, имея при себе оружие. Добавьте два этих преступления и...
– Но в этих колясках не было детей! В Германии в то время детские коляски использовались в качестве тележек для перевозки продуктов. Знаете, что я украл? Девять булок и несколько продуктовых карточек. Никаких детей я не напугал.
– А когда проникли на второй этаж?
Он пожал плечами:
– Я залез в офис мэра. Это была скорее проказа, чем ограбление. Украл серебряные карманные часы и несколько сот марок. Я не горжусь этим – знаю, что поступил нехорошо. Я успокаивал свою совесть, говоря себе: а, ладно, другие тоже делают это.
Об этом раскаянии Хауптмана должен был говорить Рейли на суде; Уиленз уничтожил Хауптмана, рассказав об этой истории с детскими колясками, что вообще было недопустимо, черт возьми!
– Я все это понимаю, Дик, – сказал я, – но и вы должны понимать, что это усугубило ваше положение. Откровенно говоря, ваше положение осложняется уже тем, что вы немец. И, черт возьми, на войне вы были пулеметчиком, что делает вас убийцей в глазах людей.
Он чуть улыбнулся, и в голосе его прозвучал вполне понятный сарказм:
– А разве ни один американец не был на войне пулеметчиком?
Я покачал головой:
– Когда убивают свои – это не в счет, тем более, когда одерживаешь победу. И я не думаю, что фашистские сборища или сборы денег в фонд вашей защиты будут способствовать росту вашей популярности.
Его сарказм испарился.
– А что мне делать? Штат конфисковал наши деньги, Анни и мои. Вы еврей, Нейт?
– Мой отец был евреем. Я не очень религиозен.
– Зато я религиозен, – он нервно улыбнулся. – Вы ненавидите меня за то, что я немец? Вы думаете, я отношу себя к расе господ? Вы думаете, я ненавижу евреев?
– Я американец, – сказал я. – Мои предки приехали из Германии. Почему я должен вас ненавидеть или делать такие предположения?
Он робко дотронулся до моего плеча:
– Мистер Геллер, почему вас не было среди присяжных?
– Дик, вам не нужно убеждать меня в том, что многие доказательства были сфальсифицированы. Вам не нужно говорить мне, что Хокмунд был слеп или что та кассирша кинотеатра, которая сказала, что помнит вас, лгала. Я был копом и прекрасно знаю, как это делается.
– А что вы хотите от меня услышать?
– Расскажите мне об Изидоре Фише, – я вежливо улыбнулся. – О вашем еврейском друге.
Он беззвучно рассмеялся.
– Историю Фиша, как ее называют?
– Многие утверждали, что она дурно пахнет.
– Грубо сказано. Но это действительно так.
– Можете не спешить. Расскажите мне все по порядку.