Я остановил «паккард» перед домом; Эвелин была со мной. На ней были черный костюм-тройка и пальто с черно-серым беретом. Драгоценностей на ней почти не было – я убедил ее не надевать их хотя это стоило мне немалых трудов.
Ночь мы провели в разных номерах гостиницы «Стерлинг» – Хоффман забронировал нам места в той ее части, которая называлась Правительственным домом; раньше там находилась резиденция губернатора, и это чувствовалось – жилище было излишне роскошным, но мне ведь не нужно было платить за него.
Мы находились под впечатлением беседы с Хауптманом в доме смерти и за коктейлями проговорили допоздна в номере Эвелин. В ту ночь нам было не до романтики и не до секса – время, место и настроение были неподходящими. Мне было любопытно, почему Эвелин через долгих четыре года вновь заинтересовалась этим проклятым делом. Разве она уже не обожглась крепко, связавшись с Гастоном Минзом?
– Нейт, – сказала она. – Я сожалею, что не смогла вернуть этого ребенка родителям. Я сожалею, что меня надули и выманили у меня деньги. Но в душе я всегда радуюсь тому, что не сидела сложа руки и пыталась что-то сделать.
– Отлично. – Я слегка выпил, и язык у меня развязался. – Замечательно. Но я не об этом тебя спросил. Почему ты до сих пор участвуешь в этом?
Она пожала плечами и заговорила, как мне показалось вначале, совершенно о другом:
– Знаешь, мне пришлось оставить свой дом на Массачусетс Авеню. Я просто не могла жить в таком большом помещении. Какое-то время я жила в многоквартирном доме. Ты можешь представить меня живущей в одной комнате, Нейт? Как бы там ни было, не так давно состояние здоровья Неда – моего мужа, ты помнишь? – резко ухудшилось, в то время как наши судебные баталии за право попечения над детьми продолжались.
– О, мне очень жаль, Эвелин.
– Разумеется, я имею в виду его психическое здоровье. Я никогда не разведусь с Недом – мне уже не нужно этого делать. Никакой борьбы за попечение больше не будет, дети уже почти выросли, и к тому же... время от времени я получаю из больницы в Мэриленде сообщения о пациенте, который поглощен своими болезненными переживаниями и живет в состоянии психической изоляции. Он даже себя не помнит. Когда его называют по имени, он начинает волноваться и клясться, что он не Мак-Лин.
– Мне жаль, Эвелин.
Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась неубедительной.
– Во всяком случае, суд присудил мне Френдшип, имение Мак-Линов, и я жила там, когда проходил суд над Хауптманом. Я как человек, знакомый с обстоятельствами этого дела, с некоторым скептицизмом наблюдала за ним издалека и затем, чтобы как-то заполнить свое свободное время, которого у меня было в избытке, приобрела многотомную копию записи этого судебного процесса, если его можно назвать судебным процессом. Мне он напоминал отвратительные скачки с заранее известным победителем.