Мы дошли до самой последней скамьи, вокруг второй толпилось еще больше людей. Бен закричал: отойдите, отойдите!" – ...когда я был мальчишкой в коротких штанишках, па-па-папа... – и все разошлись, и черт меня возьми, если моему взору не предстал поседевший Барни Росс, который сидел передо мной.
Он смотрел на меня своими чертовыми щенячьими глазами, и у него была та же бульдожья физиономия, с той лишь разницей, что щеки стали поменьше. Как и мои. У него не было таких темных кругов под глазами, как у меня, но его волосы, которые прежде были темными и которые тронулись сединой, когда я видел его в последний раз, сейчас стали свинцово-серыми. Рядом с ним сидела Кати – темноволосая манекенщица, которую он подцепил в Сан-Диего. Но увидев меня, он вскочил, опираясь на трость, вырезанную из ветки, которую привез с Острова.
– А ты постарел, – произнес он, улыбаясь.
– На себя посмотри – у тебя же волосы поседели. Музыка все еще громко играла... – почему ты поешь блюз... – но мы не перекрикивали ее. Мы и так понимали друг друга.
– У тебя тоже, – сказал он, показывая на седину у меня на висках. А потом он ткнул в свою седую голову. – Они поседели в ту ночь в окопе, в точности, как у моего отца во время русских погромов.
– Господи, – промолвил я, глядя на его форму, – да ты никак до сержанта дослужился!
Барни ухмыльнулся уголком рта:
– Вижу, тебе тоже присвоили звание?
– Да, – ответил я. – Я больше не военный. Его улыбка стала кривой и грустной.
– Мне не следовало втягивать тебя в это, не так ли, Нат?
... блюз в ночи...
– Заткнись, schmuck, – сказал я и обнял его, а он – меня.
– Салли! – вскричал он, увидев видение в черном и белом, которое стояло рядом со мной, наблюдая за взрывом наших сантиментов. – Рад тебя видеть, малышка! – Барни обнял ее и, держу пари, ему это понравилось куда больше, чем обнимать меня. – Здорово, что я вновь вижу вас вместе!
– Полегче, – перебил его я. – Мы просто друзья.
– Ах да, конечно, – проговорил Барни. – Проходите, садитесь с нами.
Напротив Барни с Кати сидели два спортивных журналиста. Они уступили нам место, поблагодарив Барни, и убрали в карманы свои записные книжки. Но Салли не присоединилась к нам: Нат Кросс, «городской сплетник» из «Геральд-Американ» увлек ее за собой. Салли, улыбнувшись и пожав плечами, вручила мне свою шубу со словами: «Что делать, реклама есть реклама», и вскоре пропала в табачном дыму. – Ох уж эти репортеры, – проворчал Барни, качая головой. – Возьми, к примеру, этих ребят, которые пишут о спорте. Они хотели узнать все о том времени, когда я был признан лучшим боксером года. Но это же дурь, глупость! Я оставил ринг в тридцать восьмом. О таких вещах надо спрашивать спортсмена, который получил этот титул за прошлый год, а они пристают ко мне. Для чего?