На следующее утро я распрощался с Морганой и Нимуэ. Небо снова очистилось, дул освежающий холодный ветер. Я направлялся вместе с Артуром на север.
* * *
Весной у меня родился сын. Через три дня он умер, но еще много дней после этого мне виделось маленькое сморщенное личико. И при этом воспоминании слезы навертывались мне на глаза. Он родился здоровеньким. Но однажды утром, войдя на кухню, — его люлька из простыни висела высоко над полом, чтобы малыша не съели свиньи или собаки, — я увидел, что сын мертв. Линет горевала не меньше, чем я, но в смерти ребенка обвиняла меня, утверждая, что воздух в Кориниуме чумной, хотя сам город пришелся ей по душе. Ей нравились чистые римские здания и ее собственный маленький кирпичный домик, глядевший на вымощенную камнем улицу. Она каким-то образом сошлась и подружилась с Эйллеанн, любовницей Артура, и с двумя их сыновьями Амхаром и Лохольтом. Мне тоже нравилась Эйллеанн, но мальчишки были просто демонами. Артур баловал их, чувствуя свою вину в том, что они, как и он сам, были не настоящими сыновьями, не наследниками, а бастардами, которым придется самим прокладывать себе дорогу в этом суровом мире. Ни разу я не видел, чтобы их наказывали. Впрочем, когда они пытались выяснить, как устроены глаза у щенка, орудуя при этом кухонным ножом, я дал им хорошего тумака. Щенок ослеп, и я, жалеючи его, поскорей прикончил собачонку. Артур тоже пожалел щенка, но твердо сказал, что не мое дело наказывать его мальчиков. Однако Эйллеанн, по-моему, не сердилась.
Она была постоянно печальна, понимая, что дни ее совместной жизни с Артуром сочтены. Ее любимый мужчина стал правителем самого сильного королевства в Британии, и ему пристало жениться на той, что достойна его высокого положения. Я знал, что в невесты Артуру прочат Кайнвин, прекрасную принцессу Повиса, подозревал, что и Эйллеанн это известно. Она хотела вернуться в Беноик, но Артур не позволил своим сыновьям покидать страну. Эйллеанн знала, что Артур не бросит ее на произвол судьбы, но и не станет унижать королевскую жену, держа при себе любовницу. И печаль ее углублялась, хотя светлая весна уже раздала деревьям листья, расцветила землю.
Весной и напали саксы. Но Артур не тронулся с места. Южные границы защищал король Мелвас, вышедший из своей столицы Венты, а принц Герайнт с военным отрядом отплыл от Дурокобривиса навстречу саксам короля Эллы, которого боялись все. Труднее всего было именно Герайнту, и потому Артур послал ему подкрепление — Саграмора с тридцатью всадниками. И это решило дело. Саксы Эллы верили, что черное лицо Саграмора не что иное, как страшная рожа монстра, посланца Короля Ночи, которому не страшны ни заклятие колдуна, ни удар меча. Нумидиец потеснил людей Эллы так далеко, что новая граница оказалась на расстоянии целого дня ходьбы от прежней, а границу эту Саграмор отметил отрезанными головами саксов. Он углубился далеко в Ллогр и даже дошел до Лондона, прежде бывшего самым великим городом в римской Британии, а сейчас гнившего за разрушенными стенами. Бритты, влачившие здесь жалкое существование, молили Саграмора только о том, чтобы он не нарушал хрупкого мира, который установился с победившими их саксами.