— Но твой Христос, не восстал ли он один против тьмы? — возразил я.
Галахад помолчал, глядя на костер. Тени огня скользили по его жестко очерченному лицу.
— Христос, — наконец заговорил он, — нагла последняя надежда. Он велел нам любить друг друга, делать добро, давать милостыню бедным, пищу голодным, плащи голым. Поэтому люди убили Его. — Галахад обернулся ко мне. — Я думаю, Христос провидел грядущее и потому обещал, что живущие так же, как Он, окажутся вместе с Ним в раю. Не на земле, Дерфель, но в раю, там, наверху. — Он указал на звезды. — И все потому, Дерфель, что Он знал: земля погибла. Мы присутствуем при ее последних днях. Даже ваши боги покинули нас. Разве не об этом ты рассказывал? Ваш Мерлин обшаривает неведомые земли в поисках старых богов, но какая же польза в его скитаниях? Твоя религия умерла давным-давно, когда римляне опустошили Инис Мон и вам остались лишь обрывки древних знаний. Твои боги ушли.
— Нет, — горячо запротестовал я, думая о Нимуэ, которая чувствовала присутствие богов.
Для меня боги всегда казались далекими, как бы скрытыми туманом. Бел представлялся мне неописуемо огромным и таинственным, живущим где-то далеко на севере, а Манавидан, виделось мне, должен был жить на западе среди нескончаемо текущей и падающей воды.
— Старые боги ушли, — настаивал Галахад. — Они покинули нас, потому что мы не достойны их помощи.
— Артур достоин, — насупился я. — И ты тоже.
Он покачал головой.
— Я мерзкий грешник, Дерфель, и достоин участи раба.
Его униженный тон рассмешил меня.
— Ерунда, — сказал я.
— Я убиваю, я вожделею, я завидую.
Он и впрямь выглядел униженным, несчастным. Но по мне Галахад, как и Артур, просто-напросто был человеком, который всегда судит и осуждает свою душу. Впрочем, я не встречал человека, который бы долго был счастлив.
— Ты убиваешь только тех людей, которые убили бы тебя, — попытался я оправдать его.
— Но, да простит меня Бог, мне нравится это.
Он истово перекрестился.
— Ладно, — согласился я, — а что же у тебя неладно с вожделением?
— Оно мутит мой разум.
— Ты разумен, Галахад, — сказал я.
— Но я вожделею, Дерфель, о, как я вожделею! В Инис Требсе есть девушка, одна из арфисток моего отца.
Он безнадежно покачал головой.
— Ты все же побеждаешь свое вожделение, — не унимался я, — и можешь гордиться этим.
— Я и горжусь, но гордыня — еще один грех.
Меня уже утомила безнадежность этого спора, но я сделал последнюю попытку.
— И кому же ты завидуешь?
— Ланселоту.
— Ланселоту? — ахнул я. — Но почему?
— Потому что наследник он, а не я. Потому что он берет то, что хочет, когда хочет, и нисколько не сомневается в своей правоте. Арфистка? Он взял ее. Она кричала, дралась, но никто не осмелился остановить его, потому что он Ланселот.