Потом бутылка перешла к Зимухе, Зимуха тоже отпил, у водки был вкус сырого зерна и жаркого сухого огня, у него даже дух захватило, как это все-таки здорово – настоящая водка. Он поставил бутылку на доску, натолкал в рот хлеба, колбасы и салата, вспомнил широкомордого работника «Гороховской кормилки» и еще хлеба сверху натолкал.
А тут Вася ткнул его в бок, показывает открытую пачку «Явы»:
– Будешь?
Почти полная пачка, и фильтры на концах белоснежные, а не коричневые и не черные, как у окурков, которые Зимуха обычно подбирает на тротуаре.
Счастье, оно ведь такое маленькое бывает, скукоженное, и все равно – счастье. Наверное, это и был звездный час Зимухи, самый счастливый момент его бродяжьей жизни. В желудке водка, во рту хлеб-салат-колбаса еле помещаются, а перед ним стоит еще водка, и еще колбаса, а когда он прожует, то достанет сигарету из пачки, и там почти незаметно будет, что что-то убыло.
– Спасибо, – сказал Зимуха, глуповато улыбаясь. Он вдохнул полной грудью дым, а потом выдохнул. Перед глазами все поплыло, стало тепло и приятно. Он готов был расцеловать этого парня с угрюмым, по-крестьянски серьезным лицом.
Вася кивнул, глядя в окно, – не за что, мол.
– А цемент, наверное, для ремонта? – с несмелой развязностью спросил Зимуха. – Плитка там, стяжка, да? Вася взял бутылку, сунул ему в руки.
– Пей и жри, не болтай.
– А ты?
– Я потом.
Добрая душа! Зимуха не заставил себя уговаривать. Второй глоток, потом третий. В голове покатились, зазвенели колесики. Обожженный язык настойчиво требовал общения.
– А я ведь тоже когда-то работал на стройке. Вон ту самую громадину, универсам этот... «Московский», – Зимуха проглотил, почти не жуя, огромный кусок колбасы. – Это мы строили. Финский кафель в подсобках... Через мои руки его столько квадратных километров прошло... Белый, как Снегурочка. Этот кафель днем с огнем тогда было... По четвертному за ящик, эх!.. Как я загудел тогда, ё-о-о... А? Что?
Под нос Зимухе ткнулось прозрачное горлышко – пей! Вася смотрел исподлобья, над бровями изогнулись морщинки. Сам не пьет, брезгует, наверное, после бомжа-то... Но хоть не говорит ничего, не обижает. Воспитанный. Зимуха глубоко запрокинул в себя бутылку, чувствуя, как теплым винтом стекает по пищеводу зелено-белая «Москов-ская».
– Нет, Ва-ась... ты неправильно на все это смотришь, честно. Ты хороший чело... век. Не хмурься так, Вась. Я ведь универсам этот... «Московский», да? Я его строил! Хочешь, я тебе тоже плит... ку эту выложу на кухне от и до? До потолка! И в ванной, и в туалете, везде?.. А? Вась. У меня ведь руки... – Зимуха с преувеличенной осторожностью, тщательно целясь, поставил бутылку на доску, поднял грязные ладони с растопыренными пальцами, громко икнул. – Золотые! У меня четвертый раз... ряд, Вас-сь!