Элен задумчиво улыбалась, поглаживая подбородок, и вдруг едва ли не подмигнула ему:
— Императору Мануэлю Первому Комнину, вероятно?
Я опешил, и Стойчев тоже не скрыл удивления. Элен рассмеялась.
— Византия — мое хобби, — сказала она.
Старый историк просиял и с неожиданной галантностью склонился перед ней, после чего жестом пригласил нас занять стулья у стоявшего посреди гостиной стола. Со своего места я видел двор за домом, полого сбегающий вниз к опушке леса, и плодовые деревья, некоторые уже с мелкой завязью на ветках. В открытые окна доносился тот же шелест листьев и гудение пчел. Я представил, как приятно должно быть Стойчеву, пусть даже в изгнании, сидеть здесь среди рукописей, прислушиваясь к этому гулу, который не заглушит тяжелая рука начальства, от которого не оторвет его никакой бюрократ. Нельзя было представить более удачного места для ссыльного, и, может быть, его ссылка была более добровольной, чем нас уверяли.
Стойчев молчал, внимательно разглядывая нас. Я гадал, что он может думать о нашем появлении и собирается ли наконец выяснить, кто мы такие. Прошло несколько минут, и, не дождавшись от него ни слова, я заговорил сам.
— Профессор Стойчев, — сказал я, — простите, что нарушаем ваше уединение. Мы уже благодарны вам и вашей племяннице за дозволение быть вашими гостями.
Он поглядел на свои лежащие на столе руки — тонкие, испещренные старческими пигментными пятнами — и снова на меня. Я уже говорил, что у него были большие черные глаза — молодые глаза на смуглом гладковыбритом старом лице. Необыкновенно большие уши оттопыривались в стороны над коротко подстриженными волосами. На фоне светлого окна они просвечивали розовым, как просвечивают по краям ушки кролика. И в глазах, нежных и тревожных, тоже было что-то звериное. На переднем зубе блестела золотая коронка, а остальные были желтыми и неровными, но все были на месте, и улыбка преображала его лицо — освещала его неожиданностью человеческого выражения на морде дикого зверя. Удивительное у него было лицо — в юности оно, должно быть, светилось восторженным энтузиазмом, — и устоять перед ним было невозможно.
И теперь Стойчев улыбался, и ни я, ни Элен не могли не улыбнуться в ответ. Он сидел в своем кресле под какой-то иконой — кажется, это был святой Георгий, доблестно пронзающий копьем довольно хилого дракона.
— Я очень рад, что вы зашли меня навестить, — сказал Стойчев. — У нас не так уж много бывает гостей, а гости, с которыми можно поговорить по-английски, — тем более редкость. Я очень рад случаю попрактиковаться с вами в английском, хотя, боюсь, подрастерял беглость.