— Овечье молоко, разбавленное водой, — утешила меня Элен. — Представь, что пьешь молочный коктейль.
— Теперь я спрошу, согласится ли она петь для нас, — предупредил нас Ранов. — Вы ведь за этим приехали, верно?
Он переговорил с братом Иваном и повернулся к хозяйке дома. Женщина подалась назад, отчаянно кивая. Ответ был ясен без перевода: нет, петь она не хочет. Она указала на нас и спрятала руки под передник. Однако брат Иван продолжал настаивать.
— Сперва попросим ее спеть что она сама захочет, — пояснил Ранов, — потом можете попросить песню, которая вас заинтересовала.
Баба Янка, кажется, поддалась уговорам, и мне пришло в голову, что ее горячий отказ был всего лишь данью скромности. Певица наконец улыбнулась, вздохнула и повела плечами под старенькой цветастой блузкой. Она бесхитростно взглянула на нас и открыла рот. Звук, вырвавшийся из ее горла, поразил меня прежде всего своей громкостью — стаканы на столе зазвенели, и люди, собравшиеся за приоткрытой дверью — там уже собралась вся деревня, — стали просовывать в щелку головы. Первая нота дрожала, отдаваясь в стенах и в досках пола у нас под ногами. Гирлянды лука и перца, висевшие на гвоздях над печью, раскачивались в такт. Я тайком коснулся руки Элен. За первой нотой последовала другая, долгая и протяжная: плач нищеты и отчаяния. Мне вспомнилась девушка, бросившаяся со скалы, чтобы не попасть в гарем паши, и подумалось, что слова этой песни, должно быть, такие же горестные. Но, как ни удивительно, баба Янка, глубоко вдыхая в паузах мелодии, все шире улыбалась нам. Потрясенные, мы молча слушали, пока певица не смолкла и последняя нота не отзвенела, надолго задержавшись в стенах крохотной комнатушки.
— Пожалуйста, попросите ее сказать нам слова, — очнулась Элен.
После некоторого сопротивления, не погасившего, впрочем, ее светлой улыбки, баба Янка повторила слова песни, и Ранов перевел:
На вершине зеленой горы умирает герой.
Умирает герой, девять ран у него в груди.
О коршун, лети к нему, скажи, что его люди спаслись.
Спаслись его люди в горах.
Девять ран у героя в груди,
Но десятая убила его.
Закончив, баба Янка принялась что-то втолковывать Ранову, улыбаясь и грозя ему пальцем. Я не сомневалась, что она вполне способна отшлепать его и послать спать без ужина, если он напроказит в ее доме.
— Спросите, старая ли это песня, — попросила его Элен, — и где она ее выучила.
Ранов перевел вопрос, и в ответ баба Янка разразилась смехом. Она поводила плечами и махала на нас рукой. Даже Ранов снизошел до улыбки.
— Она говорит, эта песня старая, как горы: даже ее прабабушка не знала, сколько ей лет. Она научилась ей от прабабки, а та дожила до девяноста трех лет.