Перед ним уже стояла толпа: женщины, одетые, как и баба Янка, в полосатые или цветастые платья, и другие, с головы до ног в черном; мужчины в коричневых безрукавках из грубой шерсти и белых рубахах, заправленных в брюки и застегнутых на горле. Перед священником все подались назад. Он проходил среди них, благословляя знаком креста, и многие склонялись перед ним или преклоняли колени. Следом за священником шел пожилой человек, одетый по-монашески, в черное. Я решил, что это его помощник. Этот человек нес в руках икону, занавешенную пурпурным шелком. Я успел мельком взглянуть в изображенное на ней бледное суровое лицо. Святой Петко, вероятно. Жители деревни тихо устремлялись за иконой, обходя церковь кругом. Кое-кто опирался на палку или на руку родственника помоложе. Баба Янка разыскала нас и гордо взяла меня за руку, хвастая перед соседями редким знакомством. На нас оглядывались: мне пришло в голову, что нам уделяют не меньше внимания, чем иконе. Обходя церковь вслед за священниками, мы прошли совсем рядом с огненным кругом и почувствовали поднимающийся от него запах дыма. Огонь, оставшись без пищи, умирал, и последние поленья, погружаясь в груду углей, сияли красноватым светом. Процессия трижды обогнула церковь, после чего священник остановился у входа и запел. Иногда пожилой помощник отвечал ему, и тогда все собравшиеся тихо подхватывали последние слова, крестясь и преклоняя колени. Баба Янка выпустила мою руку, но держалась рядом. Элен наблюдала происходящее с жадным любопытством, и такой же интерес я подметил в глазах Ранова.
В конце церемонии вся паства устремилась в церковь, которая после яркого солнца показалась нам темной, как могила. В этой маленькой церкви мы увидели изысканную красоту, какой не могли похвастать большие соборы. Молодой священник опустил икону святого Петко на резную подставку перед алтарем. Брат Иван опустился на колени.
Здесь, как обычно, не было скамей для молящихся: люди стояли или преклоняли колени на холодном полу, а несколько старух распростерлись ничком посреди церкви. Боковые стены украшали ниши с фресками или иконами в глубине, а за одной нишей виднелось темное отверстие, ведущее, как я рассудил, в подземную часовню. Здесь ощущались долгие века, слышавшие молитвы таких же крестьян, приходивших сюда или в прежнюю, сгоревшую церковь.
Пение, длившееся, казалось, целую вечность, наконец окончилось. Народ поклонился последний раз и двинулся к выходу. Некоторые задерживались, чтобы поцеловать икону или зажечь свечу и вставить в одну из множества ветвей канделябра, стоявшего под иконой у выхода. Снова зазвонили колокола, и мы оказались снаружи, где солнце, и ветер, и яркая зелень поляны без предупреждения обрушились на нас. Под деревьями уже успели установить длинные столы, и женщины расставляли на них миски и разливали какие-то напитки из глиняных кувшинов. Теперь я увидел по другую сторону церкви еще один костер, поменьше, и над ним жарился на вертеле ягненок. Двое мужчин поворачивали вертел над огнем, и запах жареного мяса пробудил во мне первобытные чувства, наполнив рот слюной. Баба Янка собственноручно наполнила кушаньями наши тарелки и увлекла к расстеленному одеялу, подальше от толпы. Здесь мы познакомились с ее сестрой, очень похожей на старшую, но повыше ростом и тоньше, и все мы отдали должное великолепному угощению. Даже Ранов, в своем городском костюме, осторожно примостился на одеяле, поджав ноги, и казался почти довольным. Другие крестьяне подходили поздороваться с нами и спрашивали, когда же баба Янка с сестрой будут петь. Те принимали общее внимание со снисходительным достоинством оперных див.