— Доброе утро, — холодно приветствовала она меня. — Ваш голос показался мне усталым, поэтому я заказала вам кофе.
Меня поразила ее самонадеянность: когда она успела научиться отличать мой усталый голос от отдохнувшего и откуда ей было знать, что мой кофе не успеет остыть? Однако я представился — на сей раз по имени — и, скрывая смущение, обменялся с ней рукопожатием. Мне хотелось сразу же спросить ее о фамилии, но я решил выждать более подходящего времени. Рука у нее оказалась сухой и гладкой, холоднее моей, словно на руке еще была перчатка. Я поставил стул напротив и сел, раскаиваясь, что, занятый охотой на вампиров, не удосужился сменить рубашку. Ее строгая белая блузка под черным жакетом выглядела безупречно свежей.
— Кто бы мог ожидать, что я снова услышу о вас? — Тон был резким, почти оскорбительным.
— Понимаю, что вы удивлены, — откровенно ответил я, пытаясь заглянуть ей в глаза и гадая, сколько вопросов успею задать, прежде чем она встанет и уйдет. — Простите. Это не розыгрыш, и я вовсе не хотел беспокоить вас или вмешиваться в вашу работу.
Она снисходительно кивнула. Вглядываясь в ее лицо, я неожиданно решил, что его черты — как и голос — столь же негармоничны, сколь привлекательны, и ободрился этой мыслью, словно недостатки внешности делали ее более человечной.
— Этим утром я обнаружил странную вещь, — приободрившись, начал я, — поэтому и разыскал вас в широком мире. Библиотечный «Дракула» еще у вас?
Она овладела собой быстро, но я успел заметить, потому что ожидал этого мгновенного смущения, этой бледности, проступившей на и без того бледном лице.
— Да, — настороженно отозвалась она. — Кому какое дело, что берут в библиотеке другие люди?
Я пропустил укол мимо ушей.
— А вы не выдергивали из каталога карточки на вашу книгу?
На этот раз она и не пыталась скрыть удивления:
— Что-что?!
— Я сегодня утром стал искать кое-что в каталоге — по теме, которой, видимо, занимаетесь и вы. И обнаружил, что карточки на Дракулу и Стокера вырваны из ящика.
Ее лицо напряглось и стало еще некрасивей, а глаза заблестели слишком ярко. Она впилась взглядом в мое лицо, а мне в ту минуту, впервые с того вечера, когда Массимо прокричал мне об исчезновении Росси, полегчало, словно с плеч упал груз одиночества. Она не смеялась над тем, что могло бы показаться ей актерством, и не хмурилась недоуменно. И, самое главное, в ее взгляде не было задней мысли, не было ничего, выдающего тайную враждебность. Но лишь одно чувство, прорвавшееся сквозь строгую замкнутость, можно было прочитать на ее лице — тончайший налет страха.